Школа над морем
Шрифт:
Спрятавшись за камнем и притаив дыхание, Ивасик следил за зверьками. Но они скоро шмыгнули обратно в нору, испугавшись своей собственной тени.
Весна началась. Казалось, даже рыба почувствовала приближение теплых дней. Она словно поглупела от радости и все жадней и жадней кидалась на приманку. Улов увеличивался с каждым днем. Бригада Марины Чайки ставила переметы и собирала богатую добычу. Большую колючую камбалу «калкан» ловили мережами, и в сети стали попадаться громадные рыбы, иногда больше двенадцати килограммов весом. По вечерам, когда Марина бывала дома, она садилась неподалеку
Странно было видеть знатного бригадира бесстрашных рыбаков за таким спокойным, тихим рукоделием. В эти часы дед Савелий тоже садился рядом с дочерью и, улыбаясь, спрашивал неизменно одно и то же:
– Что, Марина, приплыла к тихому берегу? Вышиваешь?
– Передыхаю, тату, - отвечала Марина.
– Завтра опять поднимем парус.
На что дед Савелий никогда не забывал ответить:
– Ага, слышу, слышу... Был и я когда-то молодым.
Сашко часто готовил свои уроки вслух, и мать, вышивая, слушала сына. Слушали его и дед Савелий и маленький Ивасик, причем дед Савелий никогда не мог удержаться, чтобы не дополнить собственными соображениями или воспоминаниями того, что читал внук.
Учит, например, Сашко свой урок про пчел – и о пчелах расскажет дед Савелий. Да еще так интересно!
Например, хотя бы о том, как не любят пчелы чеснока. Как не переносят они этого запаха. Поел кто чеснока, лучше и к улью не подходи – закусают.
– Скажу прямо, - делал из этого вывод дед: - панский них, у пчел, нос, вот что.
И тут же рассказывал о каком-то воре, забравшемся на пасеку за медом и до полусмерти закусанном пчелами. Собственной пасеки у деда Савелия не было никогда, да и во всей Слободке ни у кого, кажется, не водилось ни одного улья, но дед рассказывал о пчелах так, как будто он сам всю свою жизнь только и был что пасечником. У деда Савелия была еще и теперь хорошая память, а за свою долгую жизнь он наслушался немало самых разнообразных рассказов. Разговаривал он с пасечниками, и с профессорами, и с царскими жандармами (записан этот разговор на дедовой спине), и с панами, и с бондарями, и с кузнецами; и с шахтерами, и с товарищем Буденным. И так же, как про пчел, может рассказать дед Савелий и про добычу угля в подземной шахте, и про то, из какого дерева надо гнуть обручи для кадок, из каких черепашек делают пуговицы, и даже про то, как едят китайцы ласточкины гнезда. Только ласточки те, говорят, какой-то особенной породы и гнезда оклеивают собственной слюной.
Дедовы рассказы для Ивасика - настоящий клад: Больше всего нравились мальчику рассказы о животных. С одинаковым вниманием слушал Ивасик и о пчелах и о китайских ласточках. Ему и самому хотелось бы попробовать этого ласточкиного гнезда, хоть кусочек, хоть крошечку, да где же его возьмешь, если эти ласточки водятся только в Китае! Дедовы рассказы Ивасик запоминал надолго. Смотришь, проходит недель, другая, и вдруг Ивасик спрашивает у деда Савелии:
– Дедуся, а они не горькие?
– Кто?
– не понимает дед.
– Да ласточкины гнезда.
– Гнезда? Да, слышу, слышу! Нет, не иначе как сладковатые... И немного того... сырой рыбой пахнут. Эти ласточки, говорят, рыбью икру любят.
А откуда дед знал все эти подробности, это уж, конечно,
– А я завтра тоже в школу пойду.
Он сказал это так серьезно и уверенно, что не было никакого сомнения, что он не только говорит, но и сделает это. Марина обняла сына и засмеялась:
– Смотрите на него – в школу! А читать умеешь?
– Не умею, так в школе научат. А только я уже и буквы знаю. Целых четыре. Жи – жук, си –змея, о – бублик, ги – гусячья шея.
В Ивасиковом представлении каждая буква была похожа, как две капли воды, на какую-нибудь вещь; ваять хотя бы «С»: и похожа на змею и шипит, как змея.
– Ой, Ивашечка, - смеялась мать, - да ты и вправду уже школьник!
Она называла сына десятками нежнейших имен и не знала сама, какое ласковее, какое нежнее. Ее Ивасик был и Ивасиком, и Ивашечком, и Ивасенькой, и Иванчиком, и Иваненькою, и Иванцем, и Иваночкой, и Ванюсей.
И в каждом из этих имен Марина находила новый оттенок, новую нежность и музыку. Она целовала белую головку сына. Детские волосики пахли солнцем, птичьим гнездышком, теплыми перьями – так пахнут желторотые воробьята.
Утром Ивасик принялся за свое:
– Пойду в школу с Сашуней.
Напрасно уговаривали его и мать и дед Савелий.
Мальчуган даже заплакал, и, когда Сашко ушел все-таки один, Ивасик решил схитрить. Сказал, что пойдет к морю, а сам побрел прямо к бывшей даче пана Капниста.
Ивасик был уверен, что если он попросит учителя записать его в школу, да еще скажет при этом, что уже знает четыре буквы, да к тому же прибавит себе лишний год и скажет; что ему не семь, а восемь лет, все школьные двери сейчас же раскроются перед ним, и он сядет вместе со всеми школьниками учить уроки про животных, изображения которых он рассматривал каждый день в учебнике Сашка.
В школе шел урок. В коридоре, куда зашел Ивасик, не было никого. Мальчик стоял растерянный, не зная, в какую дверь ему войти. А дверей было много. Коридор поразил мальчика своей длиной, а количество дверей совсем уже сбило его с толку.
И вдруг знакомый голос за дверью остановил Ивасика.
«Сашуня!
– хотел закричать он.
– Сашуня, я тут!»
Это в самом деле был голос Сашка. Мальчик больше не колебался. Он повернул дверную ручку и вошел. В классе сразу стало тихо. Ивасик увидел возле доски брата и спокойно сказал:
– Вот и я!
Тишина разорвалась веселым хохотом школьников. Учительница Евгения Самойловна взяла Ивасика за руку и спросила:
– Чей ты, мальчик? Зачем пришел?
– Да это же Ивась, Сашка Чайки брат!
– крикнули школьники.
В классе поднялся шум и веселый смех. Смущенный этим шумом, Ивасик исподлобья поглядывал то на брата то на учительницу.
– Я хочу записаться в школу, - наконец выговорил Ивасик.
– Я уже знаю жи – жук, си – змея. И потом о – бублик и ги – гусячья шея.
Новый взрыв хохота прокатился по классу. Едва удерживая смех, Евгения Самойловна крикнула ученикам:
– Тише, ребята! Не забывайте, что и вы когда-то были такими малышами.
И, положив руку на плечо Ивасика, переспросила его: