Школа над морем
Шрифт:
– Мартин! Зачем ты это сделал?
– шепнула Галина.
Она смотрела куда-то в угол, поверх головы Сашка: Ее губы дрожали, глаза потемнели и стали еще глубже.
– Зачем ты это сделал, Мартин?
– повторила девочка с такой тоской в голосе, с таким отчаянием, что у Сашка похолодело сердце.
Дружба Чайки и Галины крепла с каждым днем. Больше всего их сближало общее чтение. У них не было друг от друга никаких секретов, и одно только сердило Сашка это желание Галины скрыть их дружбу от остальных товарищей.
Галина не хотела, чтобы их часто видели вместе. Она сердилась; когда Сашко при всех брал ее за руку. Она взяла с Чайки честное пионерское слово, что никто не узнает про их общее чтение, про то, что они вместе готовят уроки.
– Ну что ж тут такого, Галина?
– допытывался Сашко.
– Не хочу !
– коротко сказала, будто отрезала, Галина.
– Разве это что-нибудь плохое?
– Не хочу!
Раздосадованный Сашко краснел и замолкал. Надутый, он сидел минуту-другую. Молчала и девочка, искоса поглядывая на него. Потом тихо брала его за плечо.
Насупленное и застывшее, как из воска вылепленное, лицо Сашка понемногу менялось. Воск таял, из-за нахмуренной маски уже улыбалось теплое лицо Чайки. Улыбалось до новой стычки.
Однажды Сашко попросил:
– Галина, напиши мне письмо.
– Зачем это?
– Ну, просто так. Все пишут письма, когда у кого дружба.
– Вот чудак! Для чего же писать, когда мы все время вместе, когда никто из нас никуда не уехал?
– Галинка, а ты так... будто... будто я далеко-далеко, за морем, а ты здесь одна. Напиши, Галина. Ну какая ты... не хочешь! А мне... мне так хочется, Галина, получить от тебя письмо! Хоть записочку, хоть два словечка...
Галина кивнула головой.
– Напишешь?
– обрадовался Сашко.
– А ответ будет?
– Три ответа, десять, сто!
– Ну, хорошо!
В скором времени и у Галины случилась большая радость. Вернувшись из школы, она увидела на столе письмо, адресованное отцу. Почерк был знакомый. Девочка сразу побледнела, у нее перехватило дыхание. Дрожащей рукой Галина ваяла запечатанный конверт. Родной, знакомый почерк. Будто повеяло в комнате запахом маминых духов, будто мелькнули в воздухе широкие рукава ее домашнего голубого халатика. Конверт дрожит в руке девочки. Это письмо от мамы.
– Мама, - шепчет Галина, - мама...
Отец вернется домой, еще не скоро. Ждать столько времени невозможно. Ведь это вечность!
И почему так дрожат пальцы? Нет, не забыла она своей мамы, думала о ней каждый день думала, только не говорила об этом, никому не говорила ни отцу, ни Сашку, никому. Она старательно учила уроки и никогда уже больше не получала плохих оценок. Она отличница, но кто знал, как часто просыпалась она по ночам, как горько плакала она, зарываясь в подушки от жгучего горя! А что с мамой? Помнит ли она еще свою дочку?
Галина стискивает зубы и разрывает конверт. Ее лицо горит, глаза блестят. Как сквозь туман, читает девочка дорогое письмо. Мать пишет, что она сделала ошибку, просит простить ее целует своего любимого ребенка – свою девочку, спрашивает о ее успехах в школе и, главное, собирается вернуться домой.
Мама приедет! Галина чувствует неожиданно страшную усталость. Бессильно падает на стол рука. Неужели это правда? Мама приедет? Вернется? И вдруг буйная радость заслоняет все на свете - и разорванный конверт, и отца, и усталость от неожиданных переживаний. Девочка кружится по комнате, она кружится в диком фантастическом танце, дробно стучат по полу ее маленькие каблучки.
Отец пришел поздно, как всегда. Галина выбежала ему навстречу. Взглянув на возбужденное лицо девочки, доктор сразу понял, что что-то случилось.
– Ну что? – пытливо посмотрел он на Галину.
– Угадай, папа!
Отец увидел, как прячет девочка за спиной руки, и сразу неясная догадка взволновала его. Но он молчал. Он боялся отгадать. Неужели письмо? Письмо от жены?
Галина не выдержала:
– От мамы!
Конверт мелькает в воздухе, у отца чуть заметно вздрагивают губы.
– Прости, - говорит девочка, - я распечатала без тебя...
И вдруг в диком восторге бросается отцу на шею.
– Приедет! Мама приедет!
Над морем безудержно буйствовала ранняя весна. Зеленая трава покрывала весь берег, лезла на обрывы, на прибрежные скалы. Как будто и самые камни наполнились живительными соками и вырастили на своей суровой груди первые нежные росточки. Будто само море вышло из берегов и хлынуло на Слободку зелеными волнами.
Тихими вечерами вспыхивали в темном небе изумрудные звезды, но и они были не такие, как зимой. Они сделались больше и налились трепетным искристым светом и, будто сорвавшись с вышины, низко повисли над морем и Слободкой. С неба порой долетал до земли далекий крик гусей – под весенними облаками летели дикие гуси, курлыкали журавли, и долго звучало это призывное курлыканье в теплом и тихом воздухе.
С наступлением темноты Василий Васильевич со звоном открывал стеклянную дверь на балкон и выносил свой «телескоп». Он заботливо и любовно устанавливал его на треножнике и направлял на звезды. Ребята тесным кольцом обступали Василия Васильевича, занятие кружка юных астрономов начиналось.
Позвав к себе Омелька Нагорного, директор был уверен, что мальчик серьезно заинтересуется астрономией – недаром нет ни одной науки, полной таких тайн и нерешенных загадок, как астрономия. И Василий Васильевич не ошибся. В кружок записались, кроме Нагорного, Сашко Чайка, Яша Дереза, Галина Кукоба, Дмитро Озерков, Люда Скворцова и Степа Музыченко. Нагорного выбрали старостой кружка, и он с первого же дня показал себя завзятым «астрономом».
Омелько нетерпеливо припал глазом к «телескопу». И какое странное чувство охватило мальчика, когда он увидел перед собой величественный желтый шар Луны!
Молчаливая пустынная планета одиноко плыла в холодном межзвездном просторе. Омелько застыл. Затаив дыханье, он смотрел на бесконечные далекие горы и ущелья, на круглые лунные кратеры. Новый мир раскрывался перед мальчиком. Хотелось смотреть еще и еще, не отрываясь, не переставая.
Товарищи напрасно дергали его со всех сторон.