Школа в кольце (Сборник рассказов и повестей о войне)

– Мы должны найти того, кто крысятничает… Последнее дело у своих брать.

Вовка переводил взгляд с одного худого и бледного лица на другое и строго смотрел в глаза каждому из мальчишек, обступивших его плотным кольцом. Самому старшему было шестнадцать, самому младшему – десять. Эти ребята тогда еще не то, что не дружили, а даже и не общались – учились в разных классах – какой интерес с мелкими возиться? Как только ученики услышали из черных репродукторов про войну – сразу собрались во дворе школы. В тот июньский день сюда пришли те, кто не успел уехать к бабушкам в деревню или с друзьями в пионерский лагерь – лето еще только начиналось. Вот среди таких «неуспевших» и оказались Вовка, Мишка, Олег и Севка с Данькой – эти двое, правда, давно были закадычными друзьями, ну, а потом и со всеми остальными сдружились. Стали они почему-то, не сговариваясь, вместе держаться в те летние дни, когда рыли окопы на подступах к городу. Тогда ребята впервые увидели прямо над головами немецкие самолеты со свастикой на

крыльях и довольные лица летчиков, которые сидели в стеклянной кабине, как в этажерке – друг над другом. Самолет пролетел и вдалеке раздался взрыв… Потом еще один и еще… Все выскочили из свежевырытых траншей и побежали по пыльной, залитой палящим солнцем дороге. Они бежали, пока хватало сил, сколько километров осталось позади – никто не знал. Наступил вечер, и все вышли на станцию, ждать поезда, чтобы вернуться в Ленинград, который еще не понимал всего ужаса надвигающейся беды. Пока стояли на насыпи, увидели медленно пыхтящий мимо паровоз, на котором два железнодорожника, перевесившись через поручни, показывали всем огромный осколок снаряда. Вечером, когда поезд в город наконец-то пришел, они все вместе, подсаживая друг друга, забирались в вагон прямо с насыпи, а потом так же дружно встретились через день во дворе школы. Так для ребят началась война. Как они теперь будут жить и что делать, друзья не знали. Севка с Данькой, как самые старшие уже были в военкомате, только их на фронт не взяли – сказали подрасти, школу закончить, потом приходить. Правда, не верилось, что война затянется надолго и вряд ли тогда они успеют повоевать, но сейчас самое главное было найти дело, нужное и важное для победы. И они нашли, и Мишка, и Вовка, и Олег и Даня с Севой. Ребята стали приходить в школу ежедневно, и хотя учеба все не начиналась и не начиналась, с раненого утра их голоса уже слышались во дворе, только не в игры они играли здесь, не в казаки-разбойники бегали, или в лапту гоняли… Старшие на крышах дежурили, с «зажигалками» расправлялись, те, кто помладше, или им помочь старались, или шли к эвакуированным на третий этаж – там тоже работы хватало – то с малышами посидеть, то старикам дров наносить, то у врачей «на подхвате» побывать. Да! Еще в госпиталь, который недалеко расположился, успеть «смотаться», там тоже всегда работа находилась. А в один из пока еще теплых сентябрьских дней отправились они все вместе к больнице Мечникова – родителям помочь. На счастье, там остались неубранными стебли кормовой капусты, на которых торчали зеленые листья. Людей на поле собралось так много, что оно казалось одной разноцветной, шевелящейся, говорящей массой. Размахивая наволочками, ребята бегали по полю, собирая драгоценную хряпу – нижние, самые жесткие, обычно никому не нужные листья. Смеркалось. Последний раз оглянувшись на поле, Витя, Мишкин одноклассник, вместе со всеми, целый день собиравший «урожай», увидел, что листья везде «подмели» подчистую. Теперь здесь торчали одни кочерыжки, напоминая остовы разбитых бурей кораблей, а они и были остовами – осколками мирной жизни, вмиг ставшей такой далекой… Витька вглядывался вдаль, стараясь запомнить до мельчайших подробностей этот летний день: серую, пылящую землю, торчащие из земли голые стебли, и людей, устало бредущих по обочине с белыми наволочками, набитыми хряпой. Дома он обязательно возьмется за карандаш – только рисуя можно забыть обо всех тяготах…

В таких то заботах, тревогах и трудах проходили первые военные месяцы, за которые ребята успели сдружиться и стать неразлучной ватагой. А уж когда с ноября учеба началась, вовсе каждый день видеться стали и норовили все время вместе держаться.

Вот и теперь вся компания собралась в школьном коридоре второго этажа рядом с дверью в учительскую. Это было самое теплое место во всей школе. Сюда прибегали на переменках и учителя, и немногочисленные ученики хоть чуть-чуть «вздохнуть» теплом, чтобы не так «замерзалось» на уроках, когда пальцы белели от холода, а чернила с таким трудом добываемые завхозом Гаврилой Иванычем, превращались в синие ледышки. Тот же Гаврила Иваныч и печку в учительской топил – уж Бог знает, где он находил столько обломков старой мебели и вынутых эвакуированными, но не успевших сгореть, паркетин, только печка эта грелась исправно. В эту самую печку на ночь прятали ребята совсем небольшие кусочки лепешек из лебеды, отломанные от школьного обеда, который давал какие-никакие, а силы жить. Некоторые ученики только ради этой еды и находили еще силы ходить в школу. Жалея измученных голодом детей, у них не вырезали талонов из карточек, и на них можно было отоварить еще что-то съестное. Правда, суп из жмыха или дрожжей трудно было считать не то, что вкусным, но даже просто съедобным, все равно это был обед!!! И если бы не он…

Однажды как-то так само собой получилось, что те, кто покрепче, почти не сговариваясь, решили оставлять пусть совсем крохотные, но все-таки вполне съедобные кусочки «про запас», чтобы потом можно было отдать их тому, кому совсем плохо. Одному трудно выжить, а вместе можно попробовать «прорваться». И так уже многих не досчитались за эти месяцы. Иногда ребята оставляли даже не просто кусочек, а целую лепешку – богатство по военному времени… Правда, не так уж редко, тем же вечером или утром другого дня они возвращались к печке и, мучимые не проходящим чувством голода, доставали и тут же «проглатывали» оставленные «про запас» куски. Но ели они свои, чужое брать никому и в голову не приходило. Гаврила Иваныч печку не начинал топить, пока не вытащит еду и бережно завернув в бумагу, не оставит у себя на столе, чтобы потом, после уроков положить все на место. А вот теперь выясняется, что кто-то за спинами товарищей крадет эти крохи! Когда пропажа обнаружилась первый раз, ребята решили, что им показалось, когда такое повторилось, решили, что, наверное, кто-то «не выдержал» и съел припрятанное, а сегодня не пришел в школу, поэтому спросить не у кого. Но два дня назад Вовка, точно зная, что свою треть лепешки он не съел, утром подошел к печке, однако оставленное на прежнем месте не нашел. Это то и стало первым звоночком нечестности кого-то из ребят. Вчера друзья тоже оставили две целые лепешки, разделив две оставшиеся на четверых, чтобы сегодня навестить с гостинцами своего любимого Николая Матвеевича. Учитель почему-то уже три дня не появлялся в школе, а такого с ним раньше никогда не случалось… Утром в печке лепешек не оказалось. Мальчишки растерянно молчали – сомнений уже быть не могло – кто-то их украл, нагло забрал у своих же товарищей, таких же измученных голодом ребят.

– Значит так, я думаю, что Николая Матвеевича все равно навещать пойдем, я лепешку оставлю от обеда, – строго сказал Вовка.

– И я, – тут же поддержал Олег.

– Я тоже свою возьму – послышалось от остальных.

– Вот и отлично, как только уроки закончатся, все берем с собой и идем, но того, кто крысятничает мы все равно поймаем, пусть в глаза нам всем посмотрит, – твердо сказал Вовка, которого давно друзья признали за старшего. Погрев напоследок руки у «учительской» печки, ватага двинулась к лестнице с витыми перилами – пора было возвращаться в классы на урок.

В ту же минуту, неприятно прорезав тишину, «заголосила» сирена воздушной тревоги, но никто из ребят не побежал вниз, все так привыкли к ее завываниям, что давно перестали спускаться в убежище – берегли силы, считая, все равно, чему быть, того не миновать. По коридору быстрым шагом прошла высокая, почти прозрачная десятиклассница Ира в ватнике, с противогазной сумкой через плечо, серьезная и сосредоточенная – она торопилась дежурить на крышу – тушить зажигательные бомбы. Мальчишки потянулись за ней. Хоть и маловаты некоторые были для «дежурств» на крыше, а помочь любимому городу и своей школе всем хотелось. Налет был особенно страшным, грохот стоял такой, что посуда на полках столовой скакала, как сумасшедшая, этот час был похож на ад. Под конец бомбежки в учительскую влетел снаряд, оставив безобразные дыры в стене и потолке, и вылетев в окно, упал во дворе. В этот раз ни погибших, ни раненных не было: мелкие ребята и учителя были в это время в другом конце большой комнаты. После отбоя пришлось, правда, перевязать обожженную руку Мишки – задела его одна из немецких «зажигалок», «плюнула» из последних сил прямо на руку, пока тот ее лихо закидывал песком, в изобилие насыпанном на крыше. Мишка сначала и внимания на боль не обратил, это уж когда возбужденная ватага во главе с бойцом ПВО серьезной и сосредоточенной Ирой, спустилась на второй этаж, увидела девушка, что не копоть на руке у пацана, а кровь запеклась. Быстро и деловито обработав рану, Ира собралась доложить в штаб, что зажигательная бомба, попавшая на крышу школы, потушена и пострадавших нет. Она, правда, напоследок оглянулась с сомнением на Мишку, размышляя, стоит ли его считать пострадавшим, но потом, решив, что все-таки не стоит, ушла. В этот день в дневниках появилась становившаяся привычной надпись: «Тревога. Не учились».

На следующий день после уроков ребята опять собрались на излюбленном месте – у печки.

– Все, двигаем к Николаю Матвеевичу, его опять не было. Надо идти, пока не поздно, лепешку я прихватил – осипшим от холода голосом сказал Вовка. Все согласно закивали головами. Почему они решили поделиться с немолодым учителем своим и без того скудным пайком, ребята, наверное, даже себе ответить не смогли бы… Сказать, что они жили «сытее», чем другие – нельзя. Голод стал неотъемлемой частью их жизни, с ним они засыпали, с ним просыпались, только во сне это чувство немного притуплялось, особенно, когда снились бабушкины щи или французский батон из булочной на Невском, правда, после таких «вкусных» снов он нападал с удвоенной силой. Но почему-то сейчас они все-таки медленно шли по Лиговскому, неся учителю лепешки из лебеды, переступая через замерзшие лужи воды и крови. В одном месте Мишка, увязавшийся за старшими, споткнулся и упал на какой-то холм. Он никак не мог подняться, барахтаясь на льду. Когда Вовка с Олегом подошли ему помочь, оказалось, что Мишка лежит на труппе мальчика со спутанными светлыми волосами. Рядом с ним валялось перевернутое ведро, вытекшая из него вода превратилась в лед, да и сам лежащий на красном снегу, давно стал ледяным холмиком. Подняв Мишку, ребята, несмотря на мороз, сняли шапки и застыли в молчании, глядя на погибшего. Первым заговорил Вовка.

– Я знаю, что мы выживем и будем хорошо жить… Не бывать тому, что бы мы погибли…

– Умрем, а не сдадимся немцам на погибель, – поддержал друга Олег-старший, имя которого на самом деле было Адольф. Родители своего первенца в честь друга-немца так назвали. Только сейчас это имя «носить» было и неприятно, и страшно, вот и стали его звать не Доликом, а Олегом, только «старшим», поскольку в семье уже был один Олег – младший. Правда, хоть Долик-Олег и был старшим в семье из детей, и даже назывался таковым, но ему еще только тринадцать исполнилось. Парень почему-то сильно серьезным вырос, не по годам. Его многие старшеклассники слушали и уважали, не говоря уж обо всей разновозрастной ватаге.

– Двигаем дальше? К Николаю Матвеевичу? – неуверенно спросил Сева, поглядывая на ребят, которые молчали, о чем-то думая, – Сейчас много… таких… на улицах лежит. У нас в соседнем магазине три дня одна женщина на ступеньках пролежала… , – продолжил он после паузы. Ребята медленно зашагали по мостовой, но через несколько шагов, не сговариваясь остановились. Первым повернул назад Олег, за ним потянулись остальные.

– Мы должны что-то сделать… не хорошо, что он так тут… лежит… А если б кто-то из нас вот так… на мостовой остался?… – спросил Олег.

– Ну да. Не хорошо? А что мы можем сделать? – веснушчатый Даня вопросительно оглядывал друзей. Все молчали, пытаясь понять, что они смогут сделать для погибшего мальчишки со светлыми волосами, да и смогут ли. Неожиданно первым робко заговорил Мишка:

– Я знаю! Честное пионерское, знаю, что делать! Когда дядя Слава-скрипач, сосед наш, помер, мы с мамкой не смогли его сами поднять, а папки не было – его редко с работы отпускают, вот мамка и пошла в милицию, – после этих слов Мишка почему-то замолчал.

– И? – нетерпеливо спросил Вовка, понимавший, что уходят драгоценные минуты.

– И пришел милиционер, – очнувшись, продолжил Мишка – в книжечку какую-то, ну, специальную такую записал, потом погрузил дядю Славу на саночки и увез, мы, между прочим, с мамкой ему помогали соседа по лестнице спускать. Ух, и тяжело было!

– Мы не можем сейчас идти искать милицию… Мы даже не знаем, в какой стороне самое близкое отделение находится. Кто знает – сколько времени на поиски уйдет? Нам спешить надо – вдруг Николаю Матвеевичу совсем плохо? – сказал Олег но, немного помолчав, в раздумье продолжил, – и оставлять его здесь мы тоже не можем…