Школа в кольце (Сборник рассказов и повестей о войне)
Шрифт:
Он вышел из подъезда и медленно побрел в сторону Ленчикова дома. Мишка шел и думал о том, что голод, наверное, самое страшное испытание для человека. Когда ты ни о чем не можешь думать, кроме хлеба, когда ты видишь его во сне, когда он тебе мерещится в каждом валяющемся на мостовой камне, когда ты чувствуешь его запах даже через гарь разбомбленных и обгоревших домов. Он снится тебе по ночам, ты пишешь о нем в своем личном дневнике, ты разговариваешь с буханкой хлеба, умоляя ее вдруг появиться на столе… Когда норма стала совсем маленькой, а голод совсем нестерпимым, Мишкина мама разделила паек на маленькие порции и стала давать им с братишками каждый час по крохотному
А сейчас у мамы совсем мало сил осталось, она сидит вместе с Ванькой в холодной комнате и даже не может больше добывать дрова. Теперь это Мишкина обязанность. Ходит он по дворам, собирает ветки, палки, обломки мебели, короче, все, что на растопку годится и несет домой. В квартире они уже почти все книги и все свою мебель сожгли…
Мишка шел и сжимал кулаки, ему казалось, что если сейчас из-за угла выскочит немец, то он, советский школьник, его убьет. Он задушит его своими худыми руками с синими жилками вен, или схватит первый попавшийся кусок железа и с наслаждением опустит на голову мерзко улыбающемуся фашисту – когда он думал о врагах, то почему-то всегда представлял их лица перекошенными ухмылкой. Такая ненависть его переполняла, что перехватывало дыхание…
В конце улицы, недалеко от Мальцевского рынка показалось какое-то странно существо. Мишка даже сначала не понял – мужчина это или женщина, или ребенок. За ним гнались разъяренные люди, было видно, что бежит существо из последних сил. Постепенно его бег становился все медленнее и медленнее, наконец, оно повалилось на мостовую, и на него тут же обрушился град ударов преследователей. Мишка кинулся вперед, он понимал, что сейчас случится страшное – люди растерзают человека, не фашиста, которого он сам только что, хотел убить, а такого же, как они, советского человека. Он не знал, что за преступление совершило несчастное существо, но точно понимал, что оно не заслужило такой участи. Мишка еще не сообразил, что он сможет сделать один против разъяренной толпы, но он точно знал, что молчать не будет. Он побежал изо всех сил, на которые были способны подгибающиеся от голода ноги, но когда он оказался около толпы, все уже было кончено…
На мостовой лежал мертвый человек, замотанный в какие-то лохмотья, отчего не сразу можно было понять – какого он рода. Вглядевшись в залитое кровью лицо, Мишка с ужасом узнал в погибшей свою соседку Нину. В руках у нее был зажат кусок серого сырого хлеба.
– Убили! – раздался визгливый женский голос из толпы.
– А ты не воруй! Мы что ли не голодные! – тут же закричали со всех сторон.
– Поделом, сам виноват!
– Чисто собака – его бьют, а он ест.
– Это не он, эт она, гляньте.
– А, хоть, и она! Если баба, что – воровать можно? Никому нельзя!
– Со всеми, кто на чужое зарится, так будет!
Все еще немного потоптались вокруг убитой, громко обсуждая происшедшее. Из обрывков разговоров Мишка понял, что тетя Нина ходила по рынку и выхватывала еду прямо из рук торговцев. За ней погнались, стали бить, но она даже не защищалась. Ее били, а она судорожно запихивала в рот еду, словно не чувствуя ударов. Потом в порыве безумного отчаяния, она вырвалась из круга преследователей и бросилась бежать, но упала, остальное Мишка видел, пока пытался добежать до толпы… Все разошлись, а Нина так и осталась лежать, прижимая к мертвой груди кусок хлеба. Мишка вспомнил, как две недели назад у эвакуированной соседки умирала маленькая дочка Ленуся. Все, что можно было продать или обменять на еду, было продано и обменено… У девочки не было сил двигаться, она просто тихонько лежала на диванчике, смотря на холодные стены. Нина каждый день ходила отоваривать карточки, честно доносила пайки до дома, но от голода мутилось в голове и у самого подъезда она судорожно «проглатывала» оба крошечных кусочка серого «опилочного» хлеба. Поднявшись на свой второй этаж, она начинала истошно кричать: «Украли! Карточки украли!». Войдя в комнату, где лежала Ленуся, она садилась к ней на кровать, прижимала дочку к груди и, раскачиваясь из стороны в сторону, как заведенная повторяла одно и то же: «Украли, доченька! Укралиии! Нету хлебушка, нету!», а потом начинала громко рыдать от отчаяния. Мишка несколько раз сам видел, как Нина, подходя к дому, стеклянными, «невидящими» глазами смотрела на куски хлеба в руках, ее начинала бить нервная дрожь, она не в силах была справиться с желанием утолить голод, и через минуту от пайков не осталось ни крошки. Казалось, что женщина проглатывала пайки, даже не разжевывая. Потом ее взгляд стал совсем безумным, и она зашла в подъезд на негнущихся, «ватных» ногах и медленно стала подниматься по лестнице, держась за перила. Через несколько минут из квартиры раздался крик: «Укралииии!» Так продолжалось целую неделю. Мишка честно рассказал, что видел матери и та, жалея эвакуированных, сначала попыталась отделять жалкие крохи от своего пайка, но поняв, что это бесполезно – все равно не поможет, перестала. Ленуся тихонько умерла во сне, а Нина куда-то пропала. Пару дней назад Мишке показалось, что она промелькнула где-то в переулке, но больше он ее не видел, в квартире она не появлялась. И вот сейчас она лежит на мостовой мертвая… Мишка стоял на улице, не чувствуя холода, пока не пришли милиционеры и не увезли тетю Нину на детских саночках, только тогда он, словно очнувшись, медленно двинулся по тротуару. Мишка шел по улице, и ему казалось, что если сейчас он не приведет Ленчика на праздник, завтра тот умрет и будет лежать на мостовой, как тетя Нина. В школу одноклассника он почти тащил под мышки, поминутно удерживая, чтобы не упал.
Конец ознакомительного фрагмента.