Школа
Шрифт:
На заводе я был много раз. Малого батька брал меня на работу, и я сидел у него в техотделе. Там в одной комнате человек десять дядек и теток – столы стоят впритык, не пройти. Батька давал мне ненужный чертеж, и я рисовал на той стороне танки и машины.
Но это давно, когда еще в саду был. А так – каждый год ходим с батькой и мамашей на завод в душ, когда летом отрубают горячую воду.
Сначала – через первый цех. Пол – железный, весь в масле, упасть можно только так. Потом – по узкому коридору, в самый конец. Там женский душ, а напротив – мужской.
Полдня я убиваю на всякую ерунду – оформляюсь, расписываюсь в бумагах, читаю инструкции, потом иду к инженеру по технике безопасности на инструктаж. Два часа жду под дверью, пока он ходит по цехам. Приходит почти перед обедом – маленький, лысый, очки на носу.
– Инструкции читал?
– Читал.
– Раз читал, значит, все знаешь. Иди, трудись.
Прихожу в инструментальный за полчаса до обеда. Мне дают старшего. Его фамилия Медведев, а кликуха, само собой, Медведь, хоть он на медведя и не похож ни грамма: худой, длинный, с вытянутой мордой, как у коня. Медведь показывает мне, где какой инструмент и объясняет:
– Главное правило такое: враг не дремлет. Оставил ключ или штангель на верстаке, не положил в ящик – сразу спиздят. А вот тебе и первое задание – сними по три миллиметра напильником с этих херовин, а то по размеру не подходят. Становись за тот верстак – это Игнатьича, он на бюллетене.
Зажимаю первую железяку в тиски, смотрю на часы: без пяти двенадцать, сейчас обед.
Жрать иду домой, как все работяги, кто живут рядом. От проходной к нашим пятиэтажкам прет целая толпа мужиков в замасленных робах. Ну его на хер – с утра до вечера на заводе, как они. Я вон полдня побыл, толком не работал еще – и то надоело.
Из всех мужиков выделяется Горилла. Здоровый, высокий – под два метра. Сын школьной библиотекарши Веры Аркадьевны. Морда – как у обезьяны. Только что шерсть не растет, а так – настоящая горилла: губы как сардельки, лоб – два сантиметра. Пацаны говорили – у него здоровущий конец, самый большой на всем Рабочем. Сантиметров, может, тридцать, и все бляди за ним бегают, чтобы протянул. А он протянет, а потом спрашивает: пойдешь за меня замуж? Бляди смеются и говорят, что насчет палку поставить – это мы всегда пожалуйста, а вот замуж – не, ты некрасивый.
Батьки дома нет – у итээровцев обед на час позже. Разогреваю вчерашний борщ, жру без охоты и прусь назад в цех.
У верстаков еще никого. Все мужики играют в домино в беседке около входа, молотят костяшками по столу, подкалывают друг друга. Подходит мастер – толстопузый мужик в синем халате.
– Все, обед кончился. Хватит хуйней страдать.
– Ну Петрович, дай кон доиграть, – говорит седой сморщенный дед. Я его видел в цеху – он работает на токарном станке.
– Какой еще кон? Вы его три часа будете до игрывать, а начальник увидит – мне ввалит по первое число.
Над верстаком Медведя прилеплена изолентой картинка из журнала: «Таврия», новый «Запорожец».
– Да вот, хочу себе «Таврию», – говорит Медведь. – Уже десять лет стою на очереди на заводе. Дают обычно «Запорожцы», а с того года начали давать «Таврии». Через год-два и моя очередь должна подойти. Деньги уже есть, лежат на книжке, все тип-топ.
– А ты давно здесь, на заводе?
– Скоро пятнадцать лет. Как с армии пришел, так сразу сюда. Сначала думал – так, перебьюсь, а там, может, что получше найду. А потом, ты знаешь, привык и понравилось даже, можно сказать. Уже и переходить никуда не тянет.
Я опять берусь за свои херовины. Каждые пять минут смотрю на часы – скорей бы домой. Без десяти три подхожу к Медведю, говорю:
– Все, три часа. Мне только шесть часов можно работать.
– Что, домой? Ну, давай.
В четыре ко мне приходят Крюк и Йоган, приносят старые простыни и синюю гуашь – рисовать флаг. Мы сегодня идем на футбол. «Днепр-Могилев» – «Искра-Смоленск». Я раньше нормально рисовал, и они меня раскрутили, чтоб сделал флаг. Мы видели такие у фанатов на той игре: надпись «Днепр» и рисунок – типа, волны на реке.
Простыня разрезана криво, по бокам торчат нитки. Я раскладываю ее на полу и пишу карандашом «Днепр», потом рисую волну и закрашиваю все гуашью. Получается коряво. Я говорю:
– Несолидно будет с таким флагом. Может, вообще без флага пойдем?
– Не сцы, – отвечает Крюк. – Надо, чтобы был флаг, остальное – херня.
– И что, ты так вот пойдешь и сядешь с фанатами?
– Как не хуй делать.
– Они же все с Пионеров, враги.
– У фанатов врагов нет, – говорит Йоган. – И там не только Пионеры. Есть пацаны с Менжинки, и с ДОКа есть. Все, кто за «Днепр», – все свои. Так что не сцыте, никто нас не тронет.
Мы берем билеты в девятый сектор – туда, где всегда сидят фанаты. Они уже на месте: человек двадцать, все в бело-синих шмотках, у одного на голове бело-синяя повязка. Один пацан держит горн – видно, спиздил в своей школе в пионерской комнате. Флаги у них, конечно, намного лучше, чем наши: сшиты из кусков синего и белого материала.
– Здорово, пацаны. Можно, мы с вами? – спрашивает Крюк.
– А вы соткудова?
– С Рабочего.
– Флаг покажите.
Крюк разворачивает флаг. Фанаты смотрят, лыбятся.
– Ладно, садитесь.
До игры – минут пять. Команды разминаются на поле. Приходит «основа» фанатов со своей бабой. Она – ничего, в джинсах-варенках и черной ветровке. Кликуха «основы» – Сипа.
Лысый судья в трусах по колено дует в свисток, и игра начинается. Сипа поднимается и орет:
– В Союзе клуба нет пока!..
Фанаты подхватывают:
– …Сильнее нашего «Днепра»! «Днепр»-Могилев, «Днепр»-Могилев!
Мы тоже орем со всеми. Крюк держит флаг за края и машет им.