Шлиман. "Мечта о Трое"
Шрифт:
Нет, дело совершенно ясное: Турция первая нарушила договор. Следовательно, и он, Шлиман, может его больше не держаться! Поэтому-то теперь, три тысячи лет спустя после завоевания Трон, клад Приама плывет на корабле к грекам, у предков которых он однажды ускользнул из рук. Едва его успели найти, как он тут же снова исчез. Теперь, наконец, пригодилась многочисленная родня Софьи. Дядя ее владеет заброшенным и почти развалившимся амбаром по дороге на Элевсин. Тетка живет около Фалера. Кузина замужем за человеком, на винограднике которого стоит очень старая смоковница с большим дуплом. Двоюродный брат имеет у Ликабеттоса домик в саду. Во всех этих местах что-то прячут. Софья, едва прибыв в Афины, отправляется лечиться на остров Искья. Следом за ней едет верный слуга, чтобы сообщить, где спрятан клад.
И вот Шлиману больше не нужно сдерживать свое готовое лопнуть нетерпение. Теперь он может всем и вся объявить о том, что нашел: он нашел не только Трою, но и сокровища Приама!
Весь мир на мгновение затаил дыхание. О том, что происходило там, на юге, в малярийном углу Малой Азии, люди знали из многочисленных газетных сообщений. Но много ли читателей всерьез интересовались древними стенами, будто бы принадлежавшими городу, о котором знали лишь понаслышке или по шатким школьным воспоминаниям? Но клад, столь великий, с таким количеством золота, подобного которому еще никогда не находили, огромный, как сокровища царицы Савской или как сокровища на затонувших кораблях испанской армады, — это читают все, это всем понятно, об этом все говорят!
Но можно ли верить тому, о чем в жирных заголовках на разных языках кричат газеты всех стран? Простой, непредубежденный читатель верит, почему бы и нет? Он в восторге от Шлимана, который становится повсюду самым популярным человеком столетия. Но вот вдруг сразу зашевелились и специалисты, профессора и археологи, что до сих пор взирали на бедного безумца, копавшегося в Троаде, со смесью сожаления и высокомерной насмешки.
«В конце концов этот американский немец нажил себе состояние контрабандой. Возможно, что эти вещи он нашел не при раскопках, а у старьевщика», — пишет директор Афинской университетской библиотеки.
В Германии профессор Вернике уверяет, что к человеку, который нажил состояние в России, ввозя контрабандой селитру из Пруссии, нельзя ни в какой мере относиться серьезно.
«Что он, собственно, нашел? Горшки. А кто нам докажет, что его горшки не подделка?» — вопрошал в другой газете другой специалист.
Профессор Захау поясняет: «Шлиман пятьдесят лет был купцом, потом он стал по-школярски заниматься археологией. Это все, что приличия позволяют мне о нем сказать».
Профессор Штарк выносит приговор: «Потрясающая мистификация!»
Профессор Роусопулос. в Афинах утверждает: «Троянский клад, разумеется, не может иметь ни малейшего отношения к кладу Приама».
Профессор Конце в Вене советует Шлиману не тратить попусту денег на раскопки в погоне за химерами, а лучше отдать их более способным людям, настоящим ученым, чтобы они смогли путем раскопок обогатить науку.
Подобные голоса раздаются во многих местах и из уст многих людей. Но особенно громко раздаются они в Германии, на родине Винкельмана, в стране, где археология родилась как наука, стране, где насчитывается несколько десятков ординарных профессоров древней истории. Но Германия идет еще дальше: в одном из журналов появляются высмеивающие Шлимана куплеты.
На первый взгляд беззлобные слова полны яда. Но что еще хуже, так это слух, будто автор стишка не кто иной, как бывший наставник кронпринца, друг и советник старой императрицы, известный профессор Эрнст Курциус, чьи способности к стихоплетству широко известны.
Если одни ученые награждали Шлимана ударами дубины, а другие пытались отравить ядом клеветы, то турецкое правительство пускает в ход тяжелую артиллерию и велит своему послу в Афинах учинить в доме Шлимана обыск. Однако ни одной вещички не находят.
Шлиман сам толком не знает, как поступить с кладом и что сделать, чтобы тот принес людям наибольшую пользу. Он думает об этом, готовя для печати свои двадцать три отчета о раскопках, — издатель ждет их с нетерпением — в марте Брокгауз побывал в Трое.
Конечно, первое, что приходит Шлиману в голову, — это осчастливить кладом Приама свою вторую родину — Грецию. А поскольку Шлиман к тому же намерен раскопать Микены и Олимпию, Дельфы и Делос, то он делает парламенту соответствующее предложение, где говорит и о желании преподнести в дар Греции великолепное здание музея, в котором будут храниться все его прежние и будущие находки. Парламент с ликованием одобряет его план. Народ восхищен.
Теперь дело за министерством. Шлиман пишет туда, что решил навсегда остаться в Греции и своими будущими раскопками воскресить ее древнейшую историю. Он возьмет на себя все расходы и построит музей, но все найденное им должно до конца жизни оставаться его собственностью.
Министр, наполовину восточный человек, отвечает соответственно: «Ваше желание поселиться в Греции мы воспринимаем как честь для себя и рады той любви, которую вы питаете к этой земле классической древности. Мы с восторгом прочли ваше предложение и тщательно изучим, как лучше им воспользоваться».
Но тут вмешивается Греческое археологическое общество. Хотя оно пока и не совершило почти ничего достойного внимания, но может ли оно согласиться, чтобы неизвестно откуда взявшийся чужестранец пожал всю ту славу, которую никак не пожнут его собственные члены, уроженцы Греции? Нет, это невозможно! Руководителям Археологического общества достаточно просто встать на почву закона, который запрещает частным лицам владеть вещами, найденными в результате раскопок на греческой земле.
Шлиман, жаждущий деятельности на новом поприще, совершает ошибку, полагая, будто и в Греции ему удастся то, что удалось в Соединенных Штатах: он подает ходатайство и призывает парламент изменить закон. Теперь министерству больше не нужно быть любезным и вежливым даже по отношению к крупнейшему налогоплательщику страны. Оно может без лишних слов отклонить и его ходатайство и его предложение.
Охваченный гневом на завистливых, интригующих коллег и любящих проволочки бюрократов, Шлиман рассылает письма во все концы. Сегодня он предлагает свои находки Британскому музею, которому он обязан первыми впечатлениями об античном мире. Он думает, конечно, и о том, что в Англии его работа встречала только восторженное и безоговорочное одобрение; такие люди, как Гладстон, Сайс н Макс Мюллер, в конце концов имеют совершенно иной научный кругозор, чем поднявшие вопль ограниченные немецкие и греческие профессора. Неважно, что канцлер казначейства Лоу и отклонил предложение лорда Стенхоупса продолжить раскопки Трои за счет британской казны.