«Шоа» во Львове
Шрифт:
Вдруг открылась дверь и на балкон выскочила чернявая девушка, которую звали Адой. Дружила она с Идой Штарк, и у нас ее все знали. Ада схватила за плечи важного мужчину, который был ее отцом, и начала тянуть назад в квартиру, а Николай держал его за рукав и тянул на лестничную клетку. Все трое при этом сильно кричали. Все же Ада победила — затянула отца назад в квартиру.
Ошеломленный решительным отпором, Николай беспомощно переминался с ноги на ногу на балконе под их дверью. Наконец собрался с духом и начал безостановочно лупить в дверь. Когда стало понятно, что он не остановится и поломает хлипкие застекленные двери, его впустили в жилище. Вскоре он оттуда вышел, держа за рукав степенного соседа. Так они вместе отошли от двери на несколько шагов.
Но за ними снова выбежала разъяренная
Понурившись, Николай исчез. На балконе все стихло. Казалось, что на этом инцидент исчерпался. Но на самом деле драма только разворачивалась.
Через несколько минут Николай вернулся с двумя немецкими жандармами. Львовяне откровенно ненавидели украинских полицаев, но не очень их боялись. С полицаями можно было спорить, входить с ними, как говорилось, в «коншахти» (тайные отношения), давать им взятки и постоянно над ними подтрунивать. Популярной стала язвительная поговорка: «Когда я жил в деревне, то пас коровы, а теперь я в городе пан полицейский». Зато немецких жандармов, подобно как советских чекистов, люди боялись словно огня. С ними ни в какие пререкания, понятно, даже не пробовали вступать.
Жандармы, не заходя внутрь квартиры, вызвали хозяина на балкон. Перепуганный до смерти, тот послушно вышел. Его подтолкнули винтовкой в направлении к лестничной площадке, где ожидал Николай. Одновременно из квартиры, в который раз, выбежала Ада и в отчаянии запричитала. Жандармы остановились. Как потом рассказывали близкие соседи, которые все слышали, Ада кричала к немцам, зачем и куда они забирают ее отца. Жандармы спокойно объяснили, что он, как большевистский функционер, подлежит суровому наказанию. Ада заскулила и начала сквозь слезы обзывать немцев бандитами, на что жандармы приказали «проклятой еврейке, которой пора сдохнуть», присоединиться к отцу.
— Нет! — крикнула в вне себя Ада. — Не дождетесь! Меня не возьмете!
Она схватилась за поручни балкона, перегнулась вперед головой вниз и отпустила руки. Мы услышали только глухой удар на бетонном дворе.
Через несколько дней Николай зашел в коридор своего подъезда, приложил к виску пистолет и нажал на спуск.
В конце июля повар Матиив по секрету принес нам свежую политическую листовку. Становилось ясным, что немцы идут на Восток не освобождать из большевистского ярма, а завоевывать себе жизненное пространство (лебэнсраум). До этого мы знали антикоммунистические, еще раньше — антипольские листовки, но эта, как сказал Митиив, была против немцев. На двух страницах, длиннющая, изготовленная из тонкой папиросной бумаги, напечатанная через копирку. Сверху находился идеологический эпиграф: «Свобода народам и человеку», а внизу — «Слава Украине!».
Содержание этой прокламации состояло из двух частей: исторической и прогнозной. В полемически-исторической говорилось о том, что именно украинский народ, а не немцы, первым в 1917 году начал борьбу с большевизмом и ведет ее безостановочно вот уже на протяжении четверти столетия. В прогнозной части предостерегалось немецкое руководство от иллюзий, что им удастся без украинцев победить московско-большевистскую империю. В заключительной части заверялось, что украинские националисты ни при каких обстоятельствах не прекратят борьбу за Украинское Самостоятельное Соборное Государство. Такие листовки тогда получили распространение среди украинцев Галиции. Прочитав листовку, отец дал ее Мусе Штарку. Тот внимательно ознакомился с ней, дважды прочитав отдельные места, задумался, а затем сказал: «Тут Гитлер может обломать себе зубы». Большинство львовян думало иначе. Люди были уверены, что немцы войну почти выиграли. Немецкая армия победно двигалась вперед, красноармейцы сдавались в плен целыми полками, думалось, что через месяц-два — и все закончится. В центре города, там где площадь Подковы, установили громадный стенд с картой Восточной Европы. Карта должна была продемонстрировать действительный ход фронтовых действий. Прямыми черными линиями с Запада на Восток обозначалось стремительное наступление немецких войск. Каждые три дня черные линии дорисовывались на несколько
Тем временем немецкая администрация взяла под свой контроль город. Однажды Николай Щур взволнованно рассказал о событии около банка «Днестр», что на улице Русской. В этом знаменитом здании размещались различные вновь созданные украинские учреждения.
— Иду по Русской, рассказывал Щур, — когда замечаю, что сюда подъезжают большие крытые автомашины. Это меня чего-то насторожило. Отошел в сторону, не торопясь закурил, наблюдаю. Смотрю, из здания «Днестра» немцы выводят людей и пакуют в крытые грузовики. Если бы я появился парой минут раньше, и меня бы замели.
В тот день, а это было 15 июля, через две недели после вступления немцев во Львов, гестапо провело по всей Галиции массовые аресты среди украинских политических активистов. Главный удар был направлен против ОУН, которая была стержнем национального освободительного движения. Несколько дней перед этим гестапо тайно арестовало Степана Бандеру, Ярослава Стецько и других видных деятелей революционной ОУН. Надо сказать, что существовала еще одна организация, мельниковцы, которая тоже носила название ОУН, и их до сих пор часто путают. Состояла мельниковская ОУН в основном из эмигрантов и группы оппортунистически настроенной интеллигенции, и ощутимого влияния на широкие массы украинского общества она не имела. С лета 1944 года она окончательно потеряла в Украине всякое влияние. Эти две (совсем разные) организации с отдельным руководством, с разными структурами часто умышленно рассматривают как две фракции одной и той же организации, что не отвечает действительности.
С 15 июля революционная ОУН (бандеровцы, по гестаповской терминологии — «Bandera-Leute») вступила на путь бескомпромиссной борьбы с гитлеровской Германией. Об этом факте не очень любят вспоминать исследователи антиукраинской направленности. В тот же день было обнародовано немецкое распоряжение, по которому евреи, старше 14 лет, были обязаны носить на правой руке белые повязки с шестиугольной голубой звездой Давида. Портной Валах за несколько часов изготовил необходимые повязки на весь квартал. На первый взгляд введение специальных еврейских повязок выглядело как дурноватая прихоть немецкой администрации, которая вспомнила средневековые обычаи, когда в некоторых странах принуждали евреев носить знаки отличия. В действительности же повязки стали началом организованного, заранее четко продуманного процесса изоляции евреев от остального населения.
Ида Штарк заявила, что она как еврейка с гордостью носила бы национальную звезду Давида, однако, поскольку к этому ее принуждают враги, она не будет обращать внимания на гестаповские угрозы. Ее мать Хая Штарк, зная характер дочери, заплакала. На двери она прицепила большой белый лист бумаги с надписью: «Выходишь из дома, не забывай о повязке», но это мало помогало. Каждый раз, когда Ида выходила из дома, было слышно рыдания старой Хаи. Чтобы не травмировать мать, Ида соглашалась надеть повязку, но каждый раз ее необходимо было слезно уговаривать.
Толпа пешеходов на львовских улицах визуально разделилась на евреев с белыми повязками и неевреев, или по немецкой расовой теории — на семитов и арийцев. В употреблении эти расистские, оккупационные термины не прижились, при необходимости употреблялись старые названия: евреи и христиане. На повязки львовяне не обращали никакого внимания, но обращали немцы.
Как-то мы с Гердом стояли в начале Яновской улицы и разговаривали. Перед самой войной, о чем я уже вспоминал, он прибыл из Данцига (теперь Гданск) и привез с собой немецкую молодежную одежду: кожаные шорты, ботинки на толстой подошве, широкий ремень. Как раз Герд был в этой одежде. Из Яновских казарм подошла пара немолодых солдат-тыловиков, которые о чем-то громко спорили… Герда словно током ударило. «Это данцигеры», — шепнул он мне и поспешил им навстречу.