Шофферы или Оржерская шайка
Шрифт:
– Если с чьей стороны и есть преднамеренность в этих постоянных прятках, то во всяком случае не с моей…
– А отчего же им быть со стороны господина Готье?
– сухо спросила маркиза.
– Вероятно потому, тетушка, что он боится моего присутствия.
– Боится вашего присутствия? Я уверена, что этот славный молодой человек и не подозревает, что вы такая страшная личность!… Он приходит сюда, чтобы навестить родственниц, которых любит и уважает и в отношении которых имеет самые похвальные намерения, чего же ему вас бояться, позвольте спросить?
– Нечего, тетушка, разве только моего горячего желания узнать, где он живет? Откуда он явился, чего хочет и, наконец, переспросить его еще насчет некоторых особенностей его прошлой жизни.
– Это гнусно, милостивый государь, – перебила сердито маркиза. – Подобными поступками вы заставляете меня переменить мнение о вашем характере, который я до сих пор считала честным и справедливым.
– Я вижу, что вы употребляете все усилия, чтобы скомпрометировать своего двоюродного брата в моих глазах и глазах моей дочери, но это вам не удастся, предупреждаю вас, и ваше недоброжелательство ни в каком случае на нас не повлияет.
Не ожидавший этого взрыва, Даниэль был ошеломлен.
– Тетушка, – начал он мягким тоном, – пожалуйста, выслушайте…
– Замолчите, – прервала маркиза, – я не позволю дурно при себе говорить о сыне моего брата… оставьте меня.
И, отвернувшись, она ушла быстрыми шагами, как будто боясь, что не сумеет более овладеть собой.
Даниэль остался один с кузиной.
– Неужели я так виноват, Мария, – спросил он, – и вы тоже неужели не разделяете со мной опасений, которые преследуют меня.
– По совести, нет, Даниэль, – ответила откровенным тоном молодая девушка. – Я не вижу ничего подозрительного в поступках нашего родственника. Он нам всем оказал большую услугу. Оставленный давно своей семьей в бедности, в нищете, он не помнит этого зла, и как только счастье улыбнулось ему, он с полным добродушием явился к нам, таким как есть: прямым, честным и некорыстолюбивым…
Даниэль не мог удержаться от нетерпеливого движения.
– Мария, – заговорил он глухим голосом, – Мария, вы его любите… да, вы его любите, я в этом убежден.
Ничего не ответив, она улыбнулась.
– Не старайтесь обмануть меня, – продолжал в волнении Ладранж, – сами того не подозревая, вы поддались влиянию вашей матери. Конечно, у этого молодого человека есть качества, могущие заменить в нем недостаток образования и заставить забыть его рождение. Мария, вы не решитесь утверждать, что он вам не говорил уже о своей любви и свадьбе?
– Отчего же ему бы и не говорить? – ответила молодая девушка, желая посмотреть, какое произведет действие это на Даниэля. – В тех отношениях, в которых мы находимся, ему было бы трудно, почти невозможно умолчать о своем чувстве.
– И вы не остановили его с первого же слова? Вы не объявили ему, что другие обстоятельства…
– Какие обстоятельства? Не сами ли вы торжественно отдали мне назад мое слово? И я поступила бы очень легкомысленно, если бы не вняла выражению его чувств, подкрепленных родством.
Но, увидя по расстроенному лицу Даниэля, что зашла слишком далеко в шутке, мадемуазель де Меревиль переменила свой тон.
– В силу чего вы сомневаетесь во мне, негодный ревнивец? Может ли кто в мире заставить забыть меня о нашей чистой, святой любви детства?… Я уже раз сказала вам, и это неизменно: я ваша или ничья!…
В словах этих, сопровождавшихся мягким, добрым взглядом, слышалось много правды. Но демон ревности мучил Даниэля.
– А между тем, Мария, сознайтесь, ведь вы слушали не сердясь объяснения этого Франсуа Готье?
– Сознаюсь, Даниэль.
– Как же это, если вы его не любите?
Мария покраснела и в смущении отвернулась.
– Вы безжалостны в некоторых случаях и к некоторым обязанностям, от которых невозможно избавиться. Итак, уж если непременно надобно вам высказать все, то слушайте, я не остановила с первых же слов и не отняла надежды у господина Готье потому что, ну потому что моя мать мне велела поступать таким образом.
– Но какая же в этом цель, поступать так, мадемуазель де Меревиль?
– Послушайте, Даниэль, – опять начала молодая девушка с некоторой грустью, – мне совестно разбирать и угадывать цели моей матери, которой, между тем, я должна подчиняться… Помните ли вы все статьи этого странного духовного завещания дяди Ладранжа? В этом акте сказано, что если Франсуа женат или откажется жениться на мне, то в этом случае, и только тогда я могу получить из наследства десять тысяч экю, в противном случае, если отказ будет с моей стороны, то я ничего не получаю из состояния дяди; понимаете ли вы теперь, почему моя мать требует, чтобы я до последней минуты не давала бы заметить своего отказа?… Но, Даниэль, мне стыдно входить в подробности, и вам следовало бы меня пощадить.
– Да, да, должно быть, – радостно заговорил Даниэль, – я в этом узнаю обыкновенную политику с того… с того времени, как горестные происшествия так изменили ее характер. Между тем, Мария, и я, со своей стороны, умоляю вас: не заходите слишком далеко в этом повиновении.
– Ну полно, Даниэль, не будем более возвращаться к сомнениям, оскорбительным для меня, и поговорим о другом, мой друг; я осталась здесь с вами, чтобы рассказать вам о происшествии, сильно меня поразившем и о котором еще никому не решалась сообщить.
– В чем дело, милая Мария?
– Вы, конечно, помните, что когда, освободив от жандармов на Гранмезонском перевозе, нас отвели в какой-то дом, мы встретили там молодую хорошенькую женщину, сильно волновавшуюся! Я до сих пор не понимаю, что именно ее так сердило и почему ее негодование относилось более ко мне; но мне казалось, что, вмешиваясь в дело, она действовала в нашу пользу, а потому, чтоб ее отблагодарить, я послала ей единственную сколько-нибудь ценную вещь, уцелевшую от нашего богатства, вот это кольцо, подаренное мне отцом… помните вы все это?