Шофферы или Оржерская шайка
Шрифт:
– Мне кажется, что я угадал, – продолжал Бо Франсуа, – первую причину вашей неприязни ко мне. Вы боялись, чтобы я, воспользовавшись слабостью госпожи де Меревиль и моим исключительным положением, не потребовал бы руки вашей кузины, которая вас любит и которую вы любите. Признаюсь вам, приехав сюда, восемь дней тому назад, я надеялся буквально выполнить волю отца, и, увидав Марию, это желание понятно явилось. Но с первого же моего посещения я стал подозревать степень существующей между вами и мадемуазель де Меревиль привязанности, и слишком честен для того, чтобы мешать этим отношениям. Я старался успокоить вас. Но вы не поверили, конечно, моим словам; знаете ли вы, чем я занимался все это время в Шартре, пока вы, может быть, не стеснялись чернить меня перед родными в Сант-Марисе? Я занимался составлением вот этих актов, которыми, надеюсь, мне
И вынув из кармана два документа, составленных по всей форме у одного из городских нотариусов, он подал их Даниэлю. Один из них уполномочивал душеприказчика покойного Михаила Ладранжа выдать немедленно следующую Даниэлю часть наследства. Другой документ заключал в себе отречение от его права отказа Марии де Меревиль в наследстве дяди, в случае, если молодая девушка откажется выйти за него замуж.
Даниэлю было достаточно бросить беглый взгляд на эти бумаги, чтобы убедиться в их законности, тем не менее мрачно и задумчиво комкал он их в своих пальцах.
– Вы видите, – начал опять Франсуа, – что с этой минуты, без всяких условий, вы можете требовать от нотариуса Лафоре двадцать тысяч экю, причитающихся вам по обоим наследствам. Может, этой суммы будет достаточно, чтобы выкупить Меревиль; в противном же случае я почту себя весьма счастливым, если моими собственными средствами я буду в состоянии способствовать выкупу семейного достояния, но конечно, Даниэль, вы не допустите меня участвовать в этой поддержке, вы захотите оставить за собою монополию пожертвований для наших милых родных.
– Я надеюсь, – холодно ответил Ладранж, – что мадемуазель де Меревиль не нужна будет ни ваша, ни моя помощь, чтобы получить обратно свое имение. Итак, я сознаюсь, что в этом деле вы поступили очень благородно, и что, по крайней мере, в этом случае я дурно понимал вас… Весьма желал бы, чтоб и в других, так как в этом, я был бы не прав относительно вас.
Может быть, Бо Франсуа рассчитывал, что самоотвержение его произведет более сильное впечатление, но он не подал и вида в своем разочаровании.
– Господин Готье, – начал опять Ладранж после нескольких минут молчания, – мне необходимо попросить у вас пояснений по одному обстоятельству, случившемуся сегодня у меревильских дам и о котором вы, я думаю, уже знаете.
И в нескольких словах он рассказал ему утреннее происшествие, потом, подавая записку, полученную Марией через нищую, спросил:
– Знаете вы это письмо?
Франсуа внимательно прочитал записку, повернул ее два-три раза и, засмеявшись, отдал ее Даниэлю.
– Как нельзя лучше, кузен! – ответил он.
– Итак, вы сознаетесь?…
– Что я знаю, из какого источника это смешное предостережение? Увы! Да, теперь настало время все вам рассказать. Но будьте снисходительны, милый мой Даниэль, не будьте слишком строги к слабостям, в которых хочу вам чистосердечно сознаться. При этом вы поймете многое, кажущееся вам до сих пор темным, и может быть, служащее причиной ваших горьких предубеждений против меня.
Слушайте же. Несколько лет тому назад в своей кочевой жизни я встретил молодую хорошенькую девушку, которая полюбила меня. Она так сильно привязалась ко мне, что оставила семью, родину для того, чтобы следовать за мной в моей тяжелой жизни. Мы не венчаны, и эта связь вам может казаться предосудительной, но подумайте, что оставленный отцом с самого раннего детства, пущенный без руководства на произвол судьбы, я, может быть, менее всякого другого виноват в подобном увлечении. Итак, эта связь продолжается и в настоящее время, и женщина, о которой я говорю вам, сильная своими жертвами и уважением, которое они мне внушают, наконец гордая, вспыльчивая и в высшей степени ревнивая, она рассчитывает в отношении меня на все права жены. Она-то и написала эту записку мадемуазель де Меревиль.
Уже раз, четыре года тому назад, если вы припомните, вы видели ее в том уединенном домике, где вы провели несколько часов после своего освобождения на Гранмезонском перевозе. Роза, так зовут эту женщину, знала о моих сношениях с партией этих шуанов, оказавших вам такую важную услугу. Не знаю, как уж узнала она об этой экспедиции, где я должен был участвовать, но только, несмотря на то, что была в это время за несколько лье, она бросилась и пришла настичь меня на этом месте свидания. Красота мадемуазель де Меревиль, конечно, возбудила в ней безумную ревность, потому что Роза в своем почти диком состоянии не могла сообразить существующую неизмеримую разницу между девицей хорошего общества и простым разносчиком. Дурно перетолкованного поступка одного из наших людей было достаточно, чтоб рассердить ее. Впрочем, я ни за что не поручусь, потому что люди, употребленные мною в это дело, были очень далеки от совершенства, особенно в некоторых отношениях; но вы понимаете, Ладранж, что для подобного дела нельзя было выбирать людей порядочных, деликатных. Действительно, в числе этих шуанов были негодяи, теперь я могу сказать это, так как им дарована правительством амнистия за все старые грехи. Их подозрительные приемы легко могли в мое отсутствие внушить вам страх; безумство же Розы докончило начатое неловкостью первых. Ваши родственницы и вы вообразили себе какой-то дурной замысел в поступке, единственной целью которого было спасение вас от неминуемой смерти. Поддавшись внушениям Розы, вы решились искать другого себе убежища, может быть, неверного, вместо того, чтоб спокойно дождаться меня в этом домике, где вы были в полной безопасности и где я обладал таким влиянием, что всегда мог бы защитить вас. Вследствие этой совершенно бесполезной выходки мадемуазель де Меревиль в пылу благодарности послала Розе это кольцо, возвратившееся сегодня к ней таким странным образом.
Чем далее слушал Даниэль эти объяснения, тем, видимо, более и более сглаживалось его дурное настроение, и Бо Франсуа, заметя свой успех, продолжал еще с большей самоуверенностью.
– Вот, Ладранж, те подробности, которые я не мог вам рассказать при нашем первом свидании в Сант-Марисе; мне было бы слишком тяжело признаться при кузине, таком чистом, невинном создании, в предосудительной связи, бывшей двигателем в этом происшествии. К несчастью, вот уже четыре года, как я безуспешно стараюсь отделаться от Розы; куда бы я ни пошел, она везде следит за мною. Гордая, решительная, не отступающая ни перед чем, чтобы удержать свое влияние, она постоянно следует за мной. Несколько раз я хотел восстать против этих преследований, но ее искренняя привязанность и самоотвержение обезоруживают меня. Она пришла за мной в Шартр вопреки моему приказанию и, руководясь инстинктом ревности, захотела узнать причину моих частых посещений Сант-Мариса и, конечно, бродя около дома, она узнала мадемуазель де Меревиль, отсюда и ее экзальтация! Дело в том, что она поместила тут в кабаке, находящемся напротив виллы, одну нищую, по имени Греле, приказав ей сообщать все мои поступки.
Узнав от своей шпионки, что я часто бываю у меревильских дам, и взбешенная этим, она решилась как-нибудь напугать их, чтобы они уехали отсюда или же меня не принимали. Для этого была написана записка, которую вы видите, и чтобы придать ей еще больше важности, она присоединила кольцо, напоминающее грустное обстоятельство; как удалась этим проклятым бабам их интрига, не знаю. Но как только вы упомянули, кому была передана записка и кольцо, я тотчас же угадал, откуда дует ветер.
Объяснения эти были удивительно ловко состряпаны. Ложь и правда тут так искусно перемешивались, так точно согласовывались с обстоятельствами, уже известными Даниэлю, что молодой чиновник чувствовал, что все его предубеждения исчезали одно за другим. С точки зрения и всех объяснений, ему теперь все казалось ясным и безвинным. Несмотря на это, он не решился тотчас же заговорить, желая обдумать, нет ли еще в рассказе его собеседника каких-нибудь двусмысленностей или чего недосказанного, неясного. Через несколько минут он заговорил открыто, почти дружески.
– Я совершенно счастлив, что услыхал наконец ваше оправдание, господин Готье. Если бы с нашего первого свидания вы объяснились со мной так откровенно, как теперь, то избавили бы меня от неприятных предположений, бывших следствием нашей общей недоверчивости. Между тем, еще одно обстоятельство по-моему остается необъясненным. Что за причина могла быть у этой нищей, а также и у этой женщины, дурным наклонностям которой она служит, отравить сторожевую собаку в Сант-Марисе?
– Уверены ли вы, что действительно эту собаку отравили? – ответил очень самоуверенно Бо Франсуа.
– Наконец если точно моего бедного приятеля Цезаря отравили, то Греле ли совершила эту жестокость? Разве нельзя было бросить отраву в сад через стену? Не входил ли кто другой в сад? Впрочем, я не мог расспросить об этом Греле, отдав письмо мадемуазель де Меревиль и догадавшись, что произойдет, она испугалась и тотчас же, оставив кабак, отправилась к своей покровительнице Розе, и сейчас я узнал, что они вместе уехали.