Шорохи
Шрифт:
– Ох, Тони! Да, да, да!
Хилари глубоко и часто дышала. Наслаждение стало таким острым, что она попробовала отстраниться, но потом снова прижалась к нему. Все ее тело неудержимо вибрировало. Она задыхалась; голова металась по подушке. Ее словно несли, одна за другой, волны неистового наслаждения. Наконец она в изнеможении откинулась на мятые простыни.
Тони поднял голову, поцеловал ее плоский живот и поводил языком по кончикам грудей. Хилари протянула руку и настигла его желанную твердость. От его эрекции в ней снова пробудилось желание.
Тони пальцами открыл вход и
– Да, да, да! – вскрикивала она, пока он заполнял ее собой. – Милый Тони! Милый, милый Тони!
– Ты такая красивая!
Ему никогда не было так хорошо. Он приподнялся на вытянутых руках и сверху посмотрел на ее изумительно прекрасное лицо. Ему показалось, будто он смотрит не «на», а «в» нее – в самую сущность Хилари Томас, ее душу. Оба закрыли глаза, но связывавшая их ниточка не порвалась, не стала менее прочной.
У Тони было немало женщин, но ни одна не была ему так близка, как Хилари Томас. Их слияние было таким полным, что ему хотелось, чтобы оно длилось всю жизнь. И в то же время он не затягивал акт, как обычно, а во весь опор несся к заветному финишу. И дело было не только в том, что ее тело оказалось более тугим, более тесным и горячим, чем у других женщин; не только в тренированных вагинальных мышцах, совершенной груди или шелковистой коже, но, главное, в том, что она была для него единственной и неповторимой, совсем особенной женщиной.
Потом они лежали бок о бок на постели, держась за руки, и отдыхали. Хилари чувствовала себя физически и эмоционально выпотрошенной. Сила собственного оргазма потрясла ее. Так никогда еще не было. Каждый раз у нее в мозгу словно вспыхивала молния, заставляя трепетать все фибры души и тела. Но Тони дал ей не только физическое наслаждение, но и что-то новое, удивительное, необычайно сильное и не передаваемое словами.
Многим хватало для выражения этого чувства слова «любовь», но Хилари не очень-то ему доверяла. С детских лет слова «любовь» и «боль» были неразрывно связаны в ее сознании. Она боялась поверить, что полюбила Тони Клеменца, потому что это означало бы еще большую уязвимость и зависимость от другого человека.
С другой стороны, ей трудно было представить, будто Тони способен сознательно причинить ей зло. Он не такой, как Эрл, ее отец, и не такой, как все другие мужчины, которых она знала раньше. Он умел быть нежным, ласковым, добрым, сочувствующим; рядом с ним она чувствовала себя защищенной. Может быть, стоит рискнуть? И может быть, он – тот единственный, кто этого достоин?
Но она тотчас представила себе, каким ударом может стать для нее новое разочарование. Вряд ли ей удастся когда-либо от него оправиться.
Проблема.
И нет легкого решения.
Лучше сейчас не думать об этом. Так хорошо – просто лежать рядышком, купаясь в атмосфере нежности, созданной их общими усилиями.
Хилари вспомнила, как они только что принадлежали друг другу, и по ее телу пробежала теплая волна.
Тони повернулся на бок, лицом к ней.
– Пенни за твои мысли.
– Что так дешево?
– Доллар.
– Давай больше.
– Сто долларов?
– Может быть, все сто тысяч.
– Хорошие мысли!
– Не столько мысли, сколько воспоминания.
– О чем?
– О том, чем мы занимались несколько минут назад.
– А знаешь, – сказал Тони, – ты меня удивила. Такая строгая на вид, ну, просто пай-девочка, а на самом деле сущая развратница.
– Точно. Я тебе нравлюсь?
– Очень нравишься.
Они еще несколько минут мололи любовный вздор. Потом Тони посерьезнел.
– Ты, конечно, понимаешь, что уж теперь-то я тебя не отпущу?
Хилари почувствовала, что, если она даст повод, за этим могут последовать новые, еще более обязывающие признания, к которым она не была готова, да и будет ли когда-нибудь? Конечно, он ей нравился – очень! Сейчас ей казалось несказанным счастьем – жить вместе, взаимно дополняя и обогащая внутреннюю жизнь друг друга, радуя партнера своими талантами, деля интересы. Но она страшилась разочарования и боли, неизбежных, если он когда-нибудь охладеет к ней. Уроки детства глубоко пустили корни в ее душе. Она боялась связывать себя и другого.
Она попыталась свести разговор к шутке:
– Никогда-никогда не отпустишь?
– Никогда-никогда.
– Будешь брать с собой на дежурство?
Тони посмотрел ей прямо в глаза, словно пытаясь определить, поняла ли она то, что он сказал.
Хилари начала нервничать.
– Не торопи меня, Тони. Мне нужно время, чтобы разобраться. Хотя бы немного времени.
– Оно целиком твое.
– А сейчас я счастлива и хочу валять дурака.
– Валяй дурака.
– О чем будем разговаривать?
– Я хочу все знать о тебе.
– Это звучит слишком серьезно.
– Хорошо. Пусть будут серьезные и глупые вопросы по очереди.
– Идет. Давай первый вопрос.
– Что ты любишь на завтрак?
– Корнфлексы.
– А на обед?
– Корнфлексы.
– На ужин?
– Корнфлексы.
– Погоди-ка, – сказал Тони.
– В чем дело?
– Полагаю, насчет завтрака ты не шутила. Но потом два раза подряд морочила мне голову.
– Обожаю корнфлексы.
– С тебя два серьезных ответа.
– Выстреливай.
– Где ты родилась?
– В Чикаго.
– Кто твои родители?
– Не знаю. Я вылупилась из яйца. Утиного. Свершилось чудо. Да ты, наверное, читал эту историю? В Чикаго ее все знают. «Леди из утиного яйца».
– Очень остроумно!
– Спасибо.
– Кто твои родители? – продолжал Тони.
– Это нечестно, – запротестовала Хилари. – Нельзя дважды спрашивать об одном и том же.
– Это так ужасно?
– Что?
– То, что они сделали.
– Кто тебе сказал, что они сделали что-то ужасное?
– Я и раньше спрашивал о них, так же, как о твоем детстве. Ты все время уклонялась от ответов. Думала, я не замечаю.
Хилари закрыла глаза, чтобы Тони ничего в них не прочел.
– Доверься мне, – попросил он.
– Они были алкоголики.
– Оба?
– Ага.
– Злостные?
– Совершенно отпетые.
– И?..
– Тони, мне не хочется об этом говорить.
– Может, тебе станет легче?
– Прошу тебя, Тони. Я так счастлива. Не надо портить такой чудесный вечер.