Шорохи
Шрифт:
Потом у нее вдруг прояснилось в голове; она устремила на него напряженный взгляд, и он снова узнал в ней Кэтрин.
– Послушайте, – пролепетала она. – Пожалуйста, выслушайте меня! Вы больны. Вы очень больной человек. У вас все перепуталось в голове. Вам нужно лечиться.
– Заткнись, заткнись, заткнись!
Он начал что есть силы хлестать ее по щекам, и каждый удар, и каждый ее всхлип, и то, как побагровело и распухло ее лицо, – все лишь усиливало его возбуждение, а затравленный взгляд жертвы и вовсе довел Фрая до белого каления. Он весь дрожал от похоти и тяжело дышал, как бык; рот заполнила слюна, и ему приходилось ежесекундно сглатывать ее. Он мял, тискал,
С одной стороны, Бруно всем своим существом ненавидел ее; ему не было дела до ее боли: наоборот, он испытывал потребность мучить ее. Она заплатит за все причиненные ему страдания, даже за то, что произвела его на свет. А с другой – ему было стыдно касаться грудей своей матери, стыдно ввести в нее пенис. Поэтому, терзая девушку, он как бы уговаривал – себя, а не ее:
– Ты говорила, что, если я когда-нибудь займусь любовью с женщиной, она сразу поймет, что я – не человек, и вызовет полицию, и они упрячут меня в тюрьму, а потом сожгут на костре, потому что догадаются, кто мой отец. Но ты-то знаешь! Для тебя, мамочка, это никакая не тайна. Так что я могу смело проткнуть тебя. Всадить в тебя мой штык – и никто не сожжет меня заживо.
При жизни Кэтрин Бруно не мог и помыслить о такой мести. Мать полностью поработила его. Но к тому времени, как она впервые явилась с того света в новом теле, он успел изведать вкус свободы и был полон новых, дерзких замыслов. Ему стало ясно, что либо он убьет ее и таким образом не позволит ей вновь распоряжаться его жизнью, либо она утащит его за собой в могилу. Он также сообразил, что может безнаказанно, не опасаясь разоблачения, овладеть ею. Она и без того знала, что он – сын Дьявола, гнусное отродье, потому что когда-то этот враг человечества изнасиловал ее и она забеременела. Все время, пока Кэтрин ждала ребенка, она всячески затягивалась и надевала железные обручи, чтобы скрыть свое состояние. А когда приспело время родить, уехала в Сан-Франциско, чтобы сделать это под присмотром опытной акушерки, которой хорошо заплатят за молчание. Перед отъездом она растрезвонила по всей Санта-Елене, что собирается взять на воспитание внебрачное дитя своей умирающей подруги, чьим последним желанием было, чтобы Кэтрин воспитала ее ребенка.
Потом Кэтрин жила в постоянном страхе, что кто-то узнает, что Бруно – ее собственное дитя, а его отец – Владыка Ада. На его демоническое происхождение в первую очередь указывал пенис огромных размеров – у людей таких не бывает. Она без устали повторяла, что он должен всячески прятать его, иначе его схватят и сожгут на костре. Вбивала это ему в голову, еще когда он был слишком мал, чтобы знать, что такое пенис. Так, благодаря прихотливому стечению обстоятельств, мать стала для Бруно одновременно благословением и проклятием. Проклятием потому, что упорно возвращалась с того света, чтобы проверить, правильно ли он ведет себя. Но также благословением, потому что, если бы не эти возвращения, в кого бы он мог разряжаться, исторгая из себя кипящую лаву семенной жидкости? Если бы не она, он был бы обречен на воздержание. Он с ужасом ждал каждой новой реинкарнации и в то же время сгорал от нетерпения, предвкушая очередное слияние с женщиной.
Бруно перевел взгляд с роскошных грудей Салли на черный треугольник внизу живота, просвечивающий через трусики желтого цвета; при этом его пенис разбух, угрожая взорваться. То было проявлением нечеловеческого начала, его звериной сущности.
Он вцепился когтями в колготки и стащил их с прекрасных ног Салли-Кэтрин. Грубо раздвинул бедра и неуклюже заерзал, пристраиваясь у нее между ног. Девушка на мгновение пришла в себя и попыталась освободиться, но он как нечего делать уложил ее обратно. Тогда она забарабанила по нему кулаками, но он почти не почувствовал. Салли вонзила острые ногти ему в лицо, норовя выцарапать глаза. Фрай отстранился и с размаху брякнулся на нее, вцепившись одной рукой ей в горло. Он чуть не задушил ее.
Джошуа Райнхарт вымыл в раковине три бокала из-под виски и сказал своим молодым друзьям:
– Для вас эта история значит гораздо больше, чем для меня. Вот я и подумал: почему бы вам не слетать вместе со мной в Холлистер, к этой Рите Янси?
– Я втайне надеялась, что вы нас пригласите, – созналась Хилари.
– Похоже на то, – подхватил Тони, – что здесь нам сейчас нечего делать.
Джошуа вытер руки посудным полотенцем.
– Значит, решено. Вы уже заказали номер в гостинице?
– Не успели.
– Тогда добро пожаловать в мою холостяцкую берлогу, – предложил Джошуа.
Хилари дружелюбно улыбнулась.
– Вы очень добры, но нам бы не хотелось быть вам в тягость.
– Вы и не будете.
– Вы не рассчитывали на наш приезд и…
– Юная леди, – нетерпеливо произнес адвокат, – знаете, как долго у меня не было гостей? Более трех лет. А почему? Потому что я их не приглашал. Я вообще-то нелюдим и не сыплю приглашениями направо и налево. Если бы я думал, что вы с Тони способны стать для меня обузой, я бы ни за что не пригласил вас. Так что давайте не будем тратить время на бесплодный обмен любезностями. Вам нужен ночлег. Я могу предоставить его вам. Так что, едем?
Молодые люди рассмеялись.
– Спасибо, – сказала Хилари. – Мы правда очень рады.
– Вот и отлично.
– Мне нравится ваш стиль поведения, – добавила девушка.
– Многие считают меня старым занудой.
– Очень симпатичным занудой.
Лицо Джошуа осветилось улыбкой.
– Благодарю вас. Это следовало бы выгравировать на моей могильной плите: «Здесь покоится Джошуа Райнхарт, симпатичный старый зануда».
Они уже выходили из кабинета, как вдруг зазвонил телефон, и Джошуа вернулся к столу, чтобы снять трубку. Звонил доктор Николас Радж из Сан-Франциско.
Бруно лежал, всем телом навалившись на девушку, пригвоздив ее к матрасу, одной мускулистой рукой сжимая ей горло. Она хватала ртом воздух. Лицо Салли побагровело от агонии. Это безумно возбуждало его.
– Не дергайся, мамуля. Зачем ты так? Ведь ты понимаешь, что сопротивление бесполезно. В конце концов победа будет за мной.
Девушке стало ясно, что ей не вырваться, и она сломалась. Теперь под Бруно лежал безвольный мешок костей и мяса.
Убедившись, что она сдалась душой и телом, Бруно убрал руку с ее поцарапанного горла, слез с кровати и в мгновение ока разоблачился, швырнув одежду на комод.
Полюбовался своей эрекцией. Ее стальной твердостью. Размерами. Угрожающим оттенком.
И снова залез на кровать. Салли бессмысленно глядела в потолок. Он сорвал ее последний оплот – трусики – и пристроился у нее между ногами. Изо рта капала слюна – прямо на ее прекрасные груди.
Фрай ворвался в нее. Всадил в женщину свой дьявольский знак. Рыча, точно дикий зверь, вновь и вновь насаживал ее на себя, колол своим гигантским штыком, пока не хлынула сперма.
Бруно представил себе белесовато-молочную влагу, заполняющую ее недра. Вот так же хлещет кровь из глубокой ножевой раны, разбрызгивая алые капли, похожие на алые лепестки.