Шпион для Германии

Гимпель Эрих

— У тебя измученный вид, дорогой, — заметила она.

— И неудивительно, — ответил я. — В Нью-Йорке сейчас самое настоящее столпотворение.

— Ты пришел вовремя, — продолжила она. — Я только что установила рождественскую елку и поставила индейку в духовку. А ты можешь помочь накрыть стол и украсить елку.

Мы вместе стали развешивать игрушки на елку.

— Украсим ее по-европейски, — сказала она. — Так мне больше нравится. Первое же послевоенное Рождество я собираюсь встретить в Европе.

— Лучшее, что есть

на свете, так это планы, — откликнулся я.

— Я верю в их исполнение. — Повернувшись ко мне, она улыбнулась. — Ты — старый пессимист. Видимо, еще не прожил свои лучшие годы?

— Нет.

С елкой мы управились довольно быстро. Радио передавало тихую, нежную музыку, которая буквально завораживала нас. Казалось, что комната погружалась незримо в праздничную атмосферу, а вместе с ней — и мы. Мы сидели рядышком и почти не говорили.

* * *

О том, что такое Рождество и как его следует отмечать, не говорится ни в одной агентурной инструкции: спецслужбы во всех странах мира об этом упорно молчат. Год тому назад я был в Испании. Наслаждался вместе со своими спутниками изумительнейшими национальными блюдами. А когда народ отправился ко всенощной, мы развалились кто в чем был прямо на коврах. Во время же заутрени безуспешно пытались справиться с головной болью с помощью новых порций вина.

А два года назад я находился в Голландии. За день до Рождества были застрелены два немецких агента. Через два дня причастный к этому английский агент покоился в гробу вместо постели.

Так что же такое Рождество? Скорее всего, это все же мерцание свечей, своеобразный запах пригоревшей еловой ветки, неописуемая радость детей.

И вот я сидел вместе с Джоан у рождественской елки, а что-то ползло по моей спине, а затем перехватило горло. И это нечто сказало мне: Рождество — для всех, но не для тебя.

На меня нахлынули воспоминания чуть ли не десятилетней давности. Я отчетливо увидел своего отца, а затем мать и даже учителя. И такое неприятное чувство, как сегодня, у меня уже было. Когда мне исполнилось восемь или девять лет, отец моего друга застрелился на следующее после Рождества утро. Он служил кассиром в банке, и у него обнаружилась недостача в двенадцать тысяч марок. И тогда, как и сейчас, радость моя была омрачена.

Я выпил один за другим два бокала виски. Джоан, улыбаясь, отобрала у меня бутылку.

— Не пей до еды, — сказала она.

Мы отправились на кухню. Там все было в порядке, ничего не пригорело. Достав индейку, разложили жаркое по тарелкам.

По радио стали передавать последние известия. Даже сегодня без них не обошлось. Арденнское наступление немцев было остановлено. Не пропагандистский ли это трюк? — спросил я себя. Может быть, управление психологический войны управилось с этим наступлением быстрее генерала Эйзенхауэра?

Я казался себе часовым на забытом посту.

Сегодня подходящий день для выхода в эфир

и передачи сведений, подумалось мне. Рация, разобранная на блоки, лежала в полной готовности под диваном в комнате, в которой была установлена елка. Сейчас никто не станет тщательно прослушивать эфир. Но я не был, по существу, готов к передаче: сведения, полученные от Брауна, надо было перепроверить. Так что меня ожидали еще трудные дни…

Лишь бы не арестовали Билли! Где он может быть в данный момент?

— Ты выглядишь как генерал после проигранного сражения, — улыбнулась Джоан.

— А ты видела хоть раз генерала? — спросил я.

— Только в кино, — ответила она смеясь. — Но там они всегда побеждают.

— Зато они в кино смотрятся гораздо симпатичнее, — заметил я.

Индейка оказалась хорошо прожаренной и мягкой. Мы сидели напротив друг друга, улыбались и ели с аппетитом, чокались, произносили тосты и время от времени подходили к радиоприемнику, чтобы найти подходящую музыку. А пили мы рейнское вино, которое было еще в продаже в Нью-Йорке.

— Это вино как нельзя лучше подходит к кушанью, — сказал я.

— Да, — согласилась Джоан. — Каждый солдат сегодня должен получить индейку в качестве рождественского подарка.

— Однако триста тысяч тушек этих птиц оказались лишними: ведь ровно столько солдат унесла к нынешнему дню война. Триста тысяч только американских, а сколько еще английских, французских, немецких, итальянских…

— Давай переменим тему.

Джоан встала, сделала несколько шагов по комнате, выключила потолочное освещение и включила настенную лампу.

— Двоих солдат, которые не получили индеек, я знала очень хорошо, — продолжила она. — Один из них был мой брат.

Я кивнул. Внезапно волшебство вечера, праздничное настроение и чувство безопасности исчезли.

— А ты не хочешь знать, кем был другой? — спросила она.

— Хочу.

— Это был Боб, — стала Джоан рассказывать дальше. — Он был того же роста и таким же подтянутым и худощавым, как и ты. И волосы у него были тоже как у тебя… Я собиралась выйти за него замуж. Мы были знакомы три года. Он был лейтенантом. В прошлом году мы вместе с ним отмечали Рождество. Можешь представить, как мне не хочется идти в свою квартиру? Как не хочется быть одной?

Я, ничего не ответив, встал и принялся ходить по комнате взад и вперед.

— Я слишком глупа, — сказала Джоан. — И только порчу праздничное настроение. Но в такой вечер, как сегодня, все всплывает наверх… Он погиб в марте. На Тихом океане. При высадке на один из этих идиотских коралловых островов, которые и цента не стоят. Посмертно он был награжден орденом.

— В таких случаях всегда получают орден, — промолвил я. — И уже не имеет смысла ломать себе по этому поводу голову.

Она улыбнулась. Глаза ее блестели. Подойдя к елке, она зажгла первую свечку. Повернувшись ко мне, произнесла: