Шпионаж и любовь
Шрифт:
Кристина совсем недолго пробыла в Будапеште, когда ее пригласили в кафе «Флорис», где собирались журналисты и шпионы. Анджей рассказывал военные истории в курительной комнате, в окружении целой компании. «Открылась дверь, и вошла девушка, – вспоминал он. – Я замер и уставился на нее. Она была стройной, загорелой, с темными волосами и глазами. От нее исходило ощущение жизненной силы» [37]. Их представили, и Кристина напомнила Анджею, что он не закончил рассказывать историю. «Не часто предоставляется шанс поговорить с человеком, который сражался в “Черной бригаде”», – льстиво заметила она, не упоминая, что несколько дней назад прибыла из Лондона [38]. Тем вечером было рассказано немало отличных историй, и Анджею было приятно смотреть в темные глаза Кристины, в которых «блестели слезы» [39]. Потом они поговорили наедине, и она объяснила ему ситуацию. Анджей спросил, почему Великобритания оставила Польшу, несмотря на прежние гарантии. Кристина заявила, что все сложно, и предложила обсудить это в частной обстановке на следующий вечер. «Приглашаю тебя на ужин», – улыбнулась она [40].
В 1940 году в Будапеште редкостью для
Покинув лагерь для интернированных, Анджей за несколько дней устроил бегство остальных боевых товарищей из своей бригады. Он планировал вместе
с ними пробираться через Ближний Восток во Францию, чтобы там вступить в польскую армию. Однако командир «Черной бригады» генерал Мачек приказал Анджею остаться в Будапеште и организовать «извлечение» как можно большего количества польских солдат и офицеров. Ему потребовалось не много времени, чтобы приобрести славу «Алого Первоцвета» Польши [32] .
Вскоре Анджей подготовил успешный побег, воспользовавшись различными связями по обе стороны границы. Дальний родственник взял на себя львиную долю бумажной работы, без которой невозможно осуществить бегство [33] . Анджей и его друзья – князь Марцин Любомирский и его жена, руководившие Кавалерийским офицерским училищем в Груджеже, установили контакты в лагерях для интернированных, построили маршруты через горы – через Чехословакию и Венгрию на юго-восток, в Югославию. Вчетвером они вели машины, которые перевозили людей на сотни миль через границы. Это была выматывающая работа. Большой «спасательный автомобиль» Анджея, старый «шевроле», не имел внутреннего обогрева, его часто приходилось выкапывать из-под снега при морозе ниже двадцати градусов, подкладывать одеяла под колеса для сцепления. Не раз он обращался за помощью к местным крестьянам, которые лошадьми вытаскивали машину из снежных заносов.
32
Это прозвище позволяло ассоциировать Анджея с отважным Лесли Говардом, известным как Первоцвет он предстал на экране пятью годами раньше, а во время Второй мировой войны появился в новой версии «Первоцвет Смит» в 1941 г. Сам Говард служил в разведке союзников вплоть до гибели, когда самолет, на котором он летел, был сбит неприятелем в 1943 г.
33
Пэдди Ли Фермор позднее писал, что Кристина и Анджей принадлежали одному классу польского общества, «определяемому беглой французской речью и широкой сетью кузенов». См.: Spectator, The One-Legged Parachutist (01.01.1989).
Даже в погожий день, при малой загруженности дороги и отсутствии снега, требовалось не менее четырех часов, чтобы проехать от Белграда до Будапешта, зимой путь туда и обратно занимал целый день или ночь.
Сначала Анджей и его кузина руководили операциями из отеля «Метрополь», где порой на полу номера спало не менее десяти человек. Как-то раз, после возвращения из рейса через границу, Анджей застал в отеле венгерских полицейских, которые пришли арестовать его. Хотя венгры сочувствовали полякам и старались не замечать их деятельности, они обязаны были задержать человека, освобождающего офицеров из лагерей для интернированных. На допросе Анджей продемонстрировал свою деревянную ногу, положив ее на стол. Его отпустили, но деревянное алиби постепенно становилось малоубедительным; становилось ясно, что команде нужен более безопасный адрес. Ором Утца – улица Радости – отлично подходила. Днем тихая, ночью она служила центром квартала красных фонарей Будапешта, и ночные перемещения, появление и исчезновение покрытой грязью машины не привлекало внимания. Отсюда Анджей организовал транзит сотен интернированных из лагерей, беженцев и уцелевших военных.
В тот день, когда Кристина пригласила его на ужин, Анджей должен был незаметно перевезти группу через границу. Его друг по телефону передал ей извинения кузена, и когда Анджей вернулся на следующий день, усталый и замерзший, она сама позвонила ему. Они договорились встретиться у Дуная, возле изящного Ланц-Хид, или Цепного моста [41]. Было ветрено и холодно, Кристина куталась в свое полупальто с капюшоном, защищавшим волосы от снега. В серебристо-синем вечернем сумраке Анджей смотрел, как она идет по мощеной набережной вдоль реки, «как она ходила в хорошем настроении… словно пританцовывая, полная грации» [42]. Когда Кристина забралась в его машину, ни один из них еще не знал, что это начало долгих отношений, однако Анджей почувствовал «яркую искру», пролетевшую между ними [43].
Тем вечером они ужинали в кафе «Ханльи», романтическом прибежище художников и писателей, расположенном в центре парка на берегу Дуная, неподалеку от квартиры Кристины [34] . Было слишком холодно есть под деревьями, и они сидели у окна, занавешенного тяжелыми шторами; Анджей пил местное вино и рассуждал о войне, политике и предательстве британцев. Кристина пила воду и слушала. Анджей был словно воплощение самого духа польского Сопротивления, каким она его себе представляла: отважный, дерзкий, но плохо информированный. Города и деревни по всей Польше были заклеены нацистскими плакатами с изображением матери с мертвым ребенком на руках на фоне горящего города. Ниже было написано: «Англия, это твоя работа!» Кристина объясняла, что такая пропаганда – первый шаг к согласию с оккупацией. Затем она нарушила все правила и рассказала Анджею о своей миссии. Он пришел в ужас, но это произвело на него сильное впечатление [35] .
34
Кафе «Ханльи» принадлежало и находилось в управлении отца известного венгерского кулинарного критика Эгона Ронаи.
35
В Варшаве через месяц после вторжения двух женщин застрелили лишь за то, что они сорвали антибританский плакат, но террор был направлен на то, чтобы воспрепятствовать любым формам сопротивления в городе. См.: Terry Charman, Hugh Dalton, Poland and SOE, 1940-42’, in Mark Seaman (ed.), Special Operations Executive: A New Instrument of War (2006),
p. 66.
После ужина Кристина и Анджей отправились в ее крошечную квартирку и расстались лишь на следующее утро. «Все было волшебно, прекрасно и забавно», – вспоминал Анджей [44]. Желтый ситец в цветочек на окнах, кофе, который приготовила Кристина и который они оставили остывать, удивительная прямота, которую он нашел обезоруживающей, даже диван, не слишком большой для двоих. Учитывая характер их работы, они договорились все держать в тайне, так что когда пришла горничная с завтраком на подносе,
Анджей спрятался в шкафу. Это походило на водевильную сцену, но и в этом была привлекательность.
Если Кристина когда-то испытывала католические угрызения совести, она научилась эффективно справляться с чувством вины, изменяя мужу. Хотя Ежи оставался во Франции, пытаясь найти способ послужить своей стране, она и Анджей ежедневно рисковали попасть в гестапо и быть казненными. Как никогда раньше, Кристина ощущала драгоценность жизни, и она не желала тратить отпущенное ей время попусту. В течение следующих недель, когда Анджей не был занят делами, они использовали любой момент для свиданий. Если было морозно, они укрывались в ее квартире, выходя только в кафе или прогуляться под стеклянным сводом центрального рынка, полного зимних товаров. Когда время пошло к весне и появились первые сезонные цветы, они ставили их в больших ведрах на галерее. Но если зимнее солнце было достаточно ярким, они отправлялись на прогулку по узким улицам и дворам Старого города, прислушиваясь к голосам иволги в ветвях дерева над Рыбацким бастионом или разглядывая объявления о сдаче в аренду недорогих комнат, заведений портного или скорняка, висевшие на балконах. Если был бензин, они пересекали один из семи мостов через Дунай и ехали дальше, к Хармаш-атареги, большому, поросшему кустарником холму на том берегу, где находится Буда. На вершине они останавливались в загородной гостинице и смотрели на панораму города. Они наблюдали за тем, как угасали огни, Анджей заказывал кофе и ледяной «барак», венгерский абрикосовый бренди. Потом они обнимались, согревая друг друга, и она называла его своим котом, а он ее котенком. Оба кота были бродячими, но яростно патриотичными, и их взаимная страсть как будто отражала пламенную любовь к стране, тайный источник их силы и гордости.
К концу февраля 1940 года, к своему нарастающему раздражению, Кристина так и не смогла пересечь границу и отправиться в Польшу. Проблема возникла с самой неожиданной стороны. Британский отчет деликатно описывает ситуацию: «поляки были довольно трудными» [45]. Польское подполье начало самоорганизацию, но появилось несметное количество ключевых групп, каждая со своей политической ориентацией, со своими связями, соперничающих друг с другом, а разведка базировалась не только в Варшаве, Будапеште, Бухаресте и Белграде, но и в Афинах, Стамбуле, Каире и Стокгольме. В основной группе сопротивления, представлявшей польское правительство в изгнании, испытывали по поводу Кристины понятные опасения: любительница, «на оплате у англичан», как она с горечью писала, будет зависима от чужой власти [46]. Если Кристина считала, что, поставив свою жизнь в опасное положение, она, наконец, будет принята и оценена соотечественниками, то она ошибалась. Вместо этого она очутилась в знакомом положении между польским патриотом и чужаком, только на этот раз «чужая» означало «британский агент». Трения между разными группами усиливались, тайная польская сеть в Будапеште предупреждала ее, что «любое действие в Польше, не согласованное с нами, будет считаться вражеским» [47]. Хотя Кристина пыталась смягчить картину этого напряжения в отчетах в Секцию Д, оценки ее перспектив в офисе становились все более прохладными.
Однако Кристина не сидела без дела. Иногда она присоединялась к Анджею в его рейдах, но в основном она занималась своими планами по распространению антигерманской пропаганды в Польше. В январе 1940 года Секция Д прислала Бэзила Дэвидсона, молодого журналиста от «Экономиста» и лондонской «Ивнинг Стандарт»; он приехал в Будапешт поездом через Югославию с большим запасом взрывчатки в синей пластиковой сумке. Его работа заключалась в том, чтобы создать официальное новостное агентство, способное поставлять сообщения Министерства информации местным газетам, а также чтобы запустить подпольную печать. К сожалению, как он сам позднее прямо признавался: «Я понятия не имел, как все это делать» [48]. Почувствовав нужный момент, Кристина не только забрала взрывчатку для хранения в своей квартире, но и начала осуществлять план по формированию радио «Станция Свобода», вещавшей новости союзников и их пропаганду на Польшу из Венгрии. «Я буквально увлекся “Мадам Маршан” и хотел увидеть, как она будет действовать дальше», – написано в одном из отчетов в Секцию Д, хотя потом следует более практическое соображение, что если бы дела пошли скверно, это могло «добавить некоторую незаслуженную репутацию нашей собственной деятельности» [49].