Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945

Браун Райнхольд

— Коммунист, — ответил кузнец.

Я вспомнил слова старика Софуса, который говорил нам о фанатичных коммунистах, которых можно найти во многих деревнях, в том числе и в этой.

— Берегитесь! — сказал он. — Берегитесь, чтобы не попасть к ним в руки! Они ненавидят и преследуют немцев.

Видимо, только авторитет кузнеца уберег нас от задержания. Если вдруг залают собаки, то мы выберемся через дыру в задней стене сарая и окажемся на свободе. Жандармов в деревне не было — об этом нам сказал Шинья.

Немного успокоившись, мы закрылись на засов и улеглись на солому. Кузнец попросил нас уйти на рассвете, пообещав разбудить.

Мы быстро уснули. Наверное, Бернду снилась Мария. Мне же всю ночь снились кошмары — у меня на груди непрерывно вальсировали огромные, тяжелые, душившие меня горы, а в голове носились бурные шумные потоки. Слишком внимательно изучал я вечером карту.

* * *

Мы

оставили деревню далеко позади задолго до рассвета. Справа, как большой спящий зверь, раскинулся какой-то город, который мы обошли стороной. Мы шли по полям. По пути нам пришлось преодолеть глубокую котловину. Я до сих пор явственно вижу перед собой тот ландшафт. Я вижу засеянные поля, деревья и кусты; вижу следы телег и лежащие вдали деревни. Я вижу краски утра, его серебристую свежесть. К нашим опинчам липла крутая черная грязь. Мы шли тяжело, но уверенно переставляя ноги. Впереди была наша цель — горы. Мы достигли этой цели до того, как первый крестьянин успел впрячь в плуг быков. Но отдыхать мы не стали. Мы шли, шли и шли до тех пор, пока не наступил полдень. У какого-то родника мы остановились, сели, сняли обувь и портянки, перекусили хлебом, немного отдохнули и пошли дальше. День был дан нам для одного — для того, чтобы без остановки идти, идти вперед и только вперед. Мы оставили нашу зимнюю квартиру. Борьба началась! Перед нашими глазами маячила лишь одна цель — Германия! Я не стану сейчас задерживаться на подробностях, рассказывать об ущельях, которые нам пришлось преодолевать, о ручьях, перейденных нами вброд, о многочисленных опасностях и препятствиях, с которыми нам пришлось столкнуться. Надо двигаться дальше, дальше, ибо стремление вперед и сейчас подталкивает меня. Мимо пролетают картины былого. Проклятье, какой крутой склон! Его придется обойти. Сколько времени мы потеряем. А там ручей! Нет, это не ручей, это маленькая речка, узкий бурлящий поток! Ни мостков, ни бревна! Мы сбрасываем опинчи, закатываем штанины. Ледяная вода доходит до середины бедра! Мы промокли до нитки, но зато препятствие осталось за плечами. Санаторий! Ты помнишь этот санаторий, Бернд? Санаторий среди глухого леса. Он возник в отдалении внезапно, как призрак. Нас охватило неуемное любопытство, и мы поспешили к нему. В санатории было пусто. Здесь не было ни одного человека. Стекла в окнах выбиты, дома на одной стороне разрушены. Мы медленно пересекли извилистую дорогу, которая вела сюда из долины. Санаторий был мертв. В лесу мы увидели сгоревший танк. Повсюду валялось заржавевшее оружие, осколки снарядов и гранат.

Здесь шли жестокие бои. Под буками мы обнаружили ряд крестов. Сколоченные из суковатых ветвей, они косо торчали из земли. Дерево уже начало подгнивать. Могильных холмов не было. Недалеко от крестов я нашел заржавевшую немецкую каску. Я поднял ее и увидел пулевое отверстие.

— Смотри, Бернд! — сказал я другу и показал ему отверстие.

Мы подошли к одному из крестов и надели на него каску.

Остановлюсь лишь на двух картинах, двух воспоминаниях того дня. Собственно, день уже закончился, на землю опустился вечер. Где провести ночь? Вопреки всем нашим планам и предостережениям добрых людей, мы решили переночевать в деревне. В деревне, где стояли русские! Но так уж вышло: темнота наступила очень быстро, застав нас почти врасплох. Рядом не было ни одного домишка, но недалеко находилась деревня. Нам повезло, по дороге мы встретили крестьянина, между прочим румына, доброго, простодушного парня. Объясняться с ним нам было легко. Благослови Бог этого милого человека! Он так искренне ругал русских, которые увели у него последнюю скотину, что мы не раздумывая пошли с ним. Он привел нас в дом родственников своей жены, в дом, стоявший у самой околицы. Сам он жил в центре, но туда он отвести нас не мог, так как мы наверняка напоролись бы на русских. Мы очень хорошо поняли эту предосторожность.

Мамалыга! Золотисто-желтые зернышки пахнущей кукурузой восхитительной мамалыги! Как же много любви все же осталось в людях! Сытые и согретые, мы безмятежно заснули у печки.

Венера только что взошла, когда мы, осторожно открыв ворота, вышли в дышавшие прохладой поля. Широко шагая, мы устремились вперед по мокрым от росы лугам. Надо было спешить; надо было до рассвета перейти через мост. Нам сказали, что мы дойдем до него через полчаса. Нам надо было непременно попасть на мост, потому что широкая река, через которую он был переброшен, запирала нам дальнейшее продвижение. Возле моста располагалась лесопилка, и русские с утра начинали возить отсюда древесину на своих машинах, которую затем увозили неизвестно куда. Русские воруют древесину, жаловались крестьяне, но никто не может с этим ничего поделать. Мы и спешили, чтобы не столкнуться нос к носу с русскими. Ох уж эта грязь, которая тяжелыми

комьями липла к ногам! Снова утренние сумерки, снова холод под тускнеющими звездами! Но вот и мост! Мы замедлили шаг и осторожно приблизились к мосту. На лесопилке было тихо, над рекой стлался туман. Вперед! Медленно, крадучись, почти на цыпочках шли мы по бревнам настила. Отчего этот мост такой длинный, думал я, отчего он такой длинный? Но он не был длинным, и вскоре мы уже были на противоположной стороне реки. За спиной залаяла собака, стерегущая лесопилку. Больше ни звука. Стояла оглушительная тишина.

К восходу солнца мы снова углубились в поля. Без всяких происшествий мы преодолели это препятствие, большое, значительное препятствие! Мы удачно перешли реку, которую невозможно было перейти вброд, и при этом не потеряли ни минуты драгоценного времени. Мы буквально перелетели через реку — как на крыльях! Я не помню названия той реки, да, собственно, не знал его и тогда. Она не шире Нейссе в Бранденбурге, но не была такой спокойной и плавной. Между нами и Фокшанами возник первый серьезный барьер. Это был наш действительно настоящий успех, невероятно нас вдохновивший.

Но уже утром нас отрезвили поднявшиеся на нашем пути непроходимые горы. Мы потели и пыхтели, взбираясь на крутые склоны, как две запряженные в плуг клячи. С этим можно было бы смириться, если бы этот труд окупался быстрым продвижением! Каждое ущелье, каждый крутой подъем и не менее крутой спуск, каждая задержка в незнакомой местности отнимали у нас массу драгоценного времени и страшно нас огорчали.

— Чего мы этим добились? — спросил как-то раз Бернд, когда мы добрались до очередной вершины и смотрели на раскинувшуюся внизу равнину. — Ничего мы не добились! Ни-че-го! Надо было идти по равнине — мы впятеро сократили бы путь!

Он был прав. Может быть, мы проявили излишнюю осторожность? Это была уже не осторожность, а страх.

И что же мы сделали? Мы проявили преступное легкомыслие, поддались соблазну и спустились на дорогу. Мы были одержимы стремлением проходить каждый день внушительный отрезок пути и уже прикидывали, когда достигнем границ Германии. Здравый смысл улетучился вместе с потом. Как же хорошо идти по дороге — легко, быстро, без задержек и остановок. Деревни мы обходили, но недалеко. Делая крюк, мы слышали кудахтанье кур в курятниках.

Смейся, Бернд, смейся! Тогда ты еще не подозревал, что нас ждало. В двадцати шагах от нас, на дороге вдруг — неизвестно откуда — появился русский! Мы побледнели как полотно. Это был не просто русский. Это был, наверное, одиночный патруль. Русский спокойно ждал, когда мы подойдем. Сейчас будет проверка документов и короткий допрос.

— Что делать? Назад! — шепнул я Бернду одним углом рта, схватил его за рукав и потащил за собой. — Что случилось?

— Пока ничего. Пока ничего, идем скорее, идем же… Ну вот, дождались.

— Стой! Мы идем дальше, ускоряя шаг.

— Стой! Стой! Слова, как выстрелы, били нам в спину.

— Только не оборачиваться! — прорычал я, не разжимая губ.

— Стой! Стой!!

Мы бросились бежать, петляя, как зайцы, и принялись стремительно взбираться вверх по склону, чтобы укрыться в лесной чаще.

— Он бежит за нами, — задыхаясь, выдавил Бернд.

Оглянувшись, мы увидели, как русский бежит за нами по дороге.

— Стой! Стой! Мы бегом поднимались по склону, задыхаясь и теряя силы.

Русский не полез за нами в гору. Он даже не стал стрелять. Какой добродушный русский! Наверное, он просто смеялся над нами. Собственно, какое ему было дело до двух румынских бродяг? Стрельба добавила бы ему лишних хлопот.

Как две загнанные собаки, мы, углубившись в лес, упали на землю. Мы и в самом деле перестали быть людьми, превратившись в затравленных зверей. Один из нас сказал:

— Никогда больше мы этого не сделаем!

Второй промолчал, почесываясь.

В тот день мы хорошо отдохнули. Я и сейчас отчетливо представляю себе эту лесную полянку. Рядом журчал ручей, с неба жарко светило солнце. Мы напились, смыли с лиц пот и улеглись на траву. Славки и дрозды смотрели на нас с веток сквозь свежую листву. «Да мы уже позеленели, — говорил я им, — разве вы не видите, что мы тоже распустились и позеленели? Вы что, сомневаетесь — да нет же, смотрите внимательно — я же вижу», — тихо, вполголоса, отвечал я на их безмолвный вопрос. Ноги гудели, им нужен был отдых, и я снял опинчи. Бернд последовал моему примеру. Ах, теперь стало еще лучше — трава, смеясь, щекотала нам пятки. Мы опустили ноги в ручей. Чудесно! Холодная вода, журча, уносила усталость и боль. На солнце ноги быстро высохли. Но, попытавшись снова обуться, мы выяснили, что ноги отказываются влезать в опинчи. Ноги сильно отекли, а подошвы во многих местах покрылись пузырями, отзываясь болью при малейшем надавливании. Дальше мы пошли босиком, держа обувь в руках. Но хватило нас ненадолго, и вскоре мы, кряхтя, снова натянули на ноги опинчи.