Штамм. Трилогия
Шрифт:
Он наблюдал за глазами матери, пока ее рот и жало, невидимые в шлеме, шевелились, глотая кровь.
Вампирша получила около стопки крови, после чего Гус убрал руку, отошел к столику в другом углу помещения, оторвал кусок бумажного полотенца с плотного коричневого рулона и прижал к ранке, потом залил ее медицинским клеем, выдавив его из почти опустевшего тюбика. Гус достал из коробки влажную салфетку и отер кровь с руки, испещренной такими же порезами, которые отчетливо виднелись на фоне впечатляющих татуировок. Парень кормил стригоя, снова и снова повторяя одну и ту же процедуру, снова
— Я нашел для тебя кое-какую музыку, мама, — сказал он, доставая побитые и обожженные компакт-диски. — Тут твои любимые — «Лос Панчос», «Лос Трес Асес», Хавьер Солис…
Гус посмотрел на вампиршу в клетке, наслаждавшуюся сыновней кровью, и попытался вспомнить женщину, которая вырастила его. Мать-одиночка, имевшая когда-то мужа, а после перебивавшаяся любовниками. Она старалась как могла, но это, конечно, не означало, что она воспитывала его правильно. Но ничего лучше она не могла ему дать. Она проиграла сражение за него — победила улица. Его воспитал город. Он перенял манеры улицы, а не его madre. О многом Гус теперь сожалел, хотя ничего не изменишь. Парню больше нравилось вспоминать о далеком детстве. Вот она ласкает его, прижигает царапины после дворовой драки. Даже когда мама злилась на него, ее глаза светились любовью и добротой.
Все это осталось в прошлом. Исчезло.
Гус не уважал мать по жизни. Так почему же нянчился с ней теперь, когда она стала немертвой? Он не знал ответа на этот вопрос. Он не понимал, что побуждало его делать это. Он знал только одно: посещая мать в этом ее состоянии, кормя ее, он заряжается, словно аккумулятор. Исполняется жаждой мести.
Парень вставил компакт-диск в роскошную стереосистему, которую вытащил из машины, набитой трупами. Он выломал несколько колонок различных марок, и ему удалось добиться хорошего звука. Хавьер Солис запел «No te doy la libertad» («Я не дам тебе свободу»), сердитое и меланхоличное болеро, которое пугающе соответствовало случаю.
— Тебе нравится, madre? — спросил он, прекрасно понимая, что это очередной монолог. — Ты его помнишь?
Гус вернулся к клетке, просунул внутрь руку, чтобы опустить лицевой щиток и снова погрузить ее в темноту, но тут увидел изменение в ее глазах. В них что-то появилось.
Он видел это раньше и знал, что это.
В его голове глухо зазвучал голос, но не голос матери.
Я чувствую вкус твоей крови, мальчик, — сказал Владыка. — Чувствую твою кровь и твое желание. Чувствую твою слабость. Я знаю, кто твои союзники, мой незаконнорожденный сын.
Глаза матери по-прежнему смотрели на него, и в них было что-то похожее на искорку, вроде того крохотного красного огонька на камере, по которому можно определить, что ведется пассивная съемка.
Гус попытался выкинуть все мысли из головы. Ни о чем не думать. Кричать на это существо через мать бесполезно. Это он уже знал. Сопротивляться. Вот что посоветовал бы ему старик Сетракян. Гус учился противостоять темному разуму Владыки.
Да-да, старый профессор. У него были планы на тебя. Если бы только он мог увидеть тебя сейчас. Увидеть, как ты
Гус сфокусировал боль в голове на образе матери, какой она была когда-то. Перед его мысленным взором возникла она, а все остальное он пытался блокировать.
Приведи ко мне остальных, Августин Элисальде. Тебя ждет громадная награда. Я гарантирую тебе жизнь. Королевскую, а не крысиную. В противном случае… пощады не жди. Сколько бы ты ни просил о втором шансе, я не услышу тебя. Твое время истекает…
— Это мой дом, — громко, но спокойно сказал Гус. — Мой мозг, демон. Ты здесь не нужен.
А если я верну ее? Ее воля хранится во мне вместе с миллионами других голосов. Но для тебя я его найду, вызову его для тебя. Я могу вернуть твою мать…
И тут глаза матери Гуса стали почти человеческими. Они смягчились, увлажнились, наполнились болью.
— Hijito, — произнесла она. — Сынок. Почему я здесь? Почему в таком виде?.. Что ты делаешь со мной?
И тут боль пронзила его, всего разом, — от ее наготы, ее безумия, вины, ужаса.
— Нет!
С этим воплем Гус просунул руку через прутья решетки и в одно мгновение опустил лицевой щиток.
Как только щиток закрылся, парень почувствовал облегчение, словно его отпустила невидимая рука. Шлем взорвался смехом Владыки. Гус зажал уши, но голос звучал в его голове, словно эхо, которое понемногу стихло.
Владыка давно пытался выйти с ним на связь, определить местонахождение Гуса и послать армию вампиров, чтобы уничтожить его.
Это был просто трюк. Не мать — просто трюк. Никогда не иди на сделку с дьяволом — это он знал. Королевская жизнь. Вот уж точно. Король уничтоженного мира. Король пустоты. Здесь он живет. Агент хаоса. Caca grande. Порядочный кусок дерьма в каше Владыки.
Воспоминания Гуса прервали шаги в туннелях. Он подошел к двери и увидел появившееся из-за угла пятно света.
Первым шел Фет. За ним — Гудвезер. Гус видел Фета месяц или два назад, а вот доктора не встречал довольно давно. Тот еще никогда не выглядел так плохо.
Они прежде не видели мать Гуса и даже не подозревали, что он держит ее здесь. Фет заметил ее и подошел к решетке. Шлем вампирши отслеживал человека, как радар. Гус объяснил ситуацию — он все контролирует, она для него, его друзей, его миссии не представляет никакой угрозы.
— Черт возьми, — выругался громадина-крысолов. — И давно она здесь?
— Давно, — ответил Гус. — Не хочу об этом говорить.
Фет двинулся в сторону, глядя на шлем, который поворачивался следом за ним.
— А через него она не видит?
— Нет.
— Шлем действует? Блокирует Владыку?
— Я думаю, да, — кивнул Гус. — И потом, она даже не знает, где находится… тут что-то вроде тригонометрической съемки. Им нужен вид, звук и что-то в мозгу, чтобы определить местоположение. Как минимум одна из этих составляющих полностью блокирована — ее уши. Лицевой щиток блокирует зрение. Она отслеживает тебя вампирским мозгом и обонянием.