Штормовое предупреждение(Рассказы)
Шрифт:
Женщину вместе с Кургапкиным поспешно проводили в кают-компанию. Уходя, командир обернулся и показал десять пальцев. Старшина Золототрубов понимающе кивнул.
Прошин все еще понуро стоял перед строем. Старшина, смерив его с головы до ног недобрым взглядом, объявил:
— За проявленную нечестность, выразившуюся в попытке воспользоваться чужой славой, командир объявляет матросу Прошину десять суток ареста. Разойдись!
Строй мигом рассыпался. Прошина сразу же окружили. Кто-то ехидно спросил:
— Так расскажи, Прошин, как ты подвесил «хук»…
Кузьма резко повернулся и побежал в кубрик. Вслед ему неслись улюлюканье и свист.
Это было возмездие. Возмездие куда более страшное, чем десять суток гауптвахты.
ПОЕДИНОК
Торжественное собрание по случаю праздника начиналось в восемнадцать ноль-ноль. Однако в клубе пограничников задолго до назначенного срока было полным-полно народу. Приехали шефы — работницы местного текстильного комбината, — и все матросы, старшины и офицеры, свободные от вахт и корабельных нарядов, поспешили в клуб. Не было здесь только моряков с пограничного корабля, которым командовал капитан-лейтенант Дубровин. С заходом солнца этот корабль уходил в дозор, и сейчас там все были заняты подготовкой к выходу.
Матрос Василий Пряхин хлопотал на сигнальном мостике. Собственно, здесь и так все было в порядке, но Василий заново проверил все флаги, аккуратно свернул их и разложил по ячейкам, подергал сигнальные фалы, убеждаясь в их прочности, еще раз проверил, не заедают ли блоки. Потом просмотрел своды сигналов и положил сверху самые нужные. Доложив командиру отделения сигнальщиков о готовности, Пряхин развернул стереотрубу в сторону клуба и припал к ее окулярам.
За этим занятием и застал его помощник командира корабля старший лейтенант Померанцев.
— Кого это вы там высматриваете? — спросил офицер.
Матрос отскочил от трубы и виновато потупился. Потом честно признался:
— Девушку одну. У нас с ней сегодня решающий разговор был назначен.
— А за сигналами кто следить будет? — строго спросил офицер и указал на мачту берегового сигнального поста.
— Виноват, товарищ старший лейтенант! — смущенно сказал Василий. И, прочитав сигнал, доложил — Получено «добро» на выход!
— Есть! — Померанцев внимательно посмотрел на матроса и уже мягче спросил — Ну, а ее видели?
— Увидал! — радостно сообщил Пряхин. — Я ее сразу приметил, возле колонны стоит, по сторонам посматривает. Меня, стало быть, поджидает. А я вот, видите… Хоть бы на минутку на берег сойти, товарищ старший лейтенант.
Померанцев нахмурился. Он хмурился не потому, что просьба матроса показалась ему неуместной. Он понимал, что другого случая увидеться с девушкой Пряхину скоро не представится — служба у пограничников напряженная. Офицер хмурился потому, что вот уже месяц не видел жены и сына и теперь, наверное, не скоро увидит их. Поэтому он сказал с оттенком зависти:
— Вы хоть в стереотрубу, да видели… — И стал спускаться на ходовой мостик.
А через десять минут корабль отошел от причала.
Все дальше уплывал берег, все тише доносились звуки игравшего возле клуба оркестра. И чем дальше корабль уходил, тем грустнее становилось Василию. «Опять будем бороздить море вдоль и поперек и опять никого не поймаем», — с горечью подумал он.
Когда он пришел на пограничный корабль, ему казалось, что каждый выход в море будет интереснейшим приключением. Они будут ловить шпионские корабли, выискивать глубоко спрятанную в трюмах секретнейшую аппаратуру, выдерживать горячие схватки с врагом.
Но вот пошел уже третий год, как он служит на корабле, а ни одного серьезного задержания у них не было. Правда, почти в каждый выход они встречают нарушителей морских границ, но в большинстве случаев это или заблудившиеся торговые суда, или зарубежные браконьеры, заходившие в наши воды для лова нерестящейся здесь ценной породы рыб. Конечно, нельзя с уверенностью сказать, что все они заглядывают в наши воды только ради этого, возможно, и с другими целями. Но прямых улик нет, и каждый раз их приходится попросту выдворять за пределы территориальных вод. А так, чтобы лицом к лицу столкнуться со шпионами, этого не было. Правда, на других кораблях случалось. Не далее, как неделю назад, соседний корабль задержал иностранный катер, оборудованный аппаратурой подслушивания и радиопеленгования…
Корабль миновал входные ворота мола и вышел в открытое море. Сразу же налетела крутая волна, ударила в скулу корабля и повалила его на борт. Корабль круто развернулся и лег на новый курс. Теперь началась килевая качка — самая противная. И тотчас же по кораблю разнеслась команда:
— Подвахтенным вниз!
Василий спустился в кубрик. На ходовую вахту он заступит только через полтора часа. Можно немного вздремнуть. Василий снял ботинки и, не раздеваясь, лег поверх одеяла. Большинство подвахтенных моряков тоже лежало в койках. Не слышно было даже привычного стука костяшек домино — явление не совсем обычное для матросского кубрика. Только волна убаюкивающе воркует за бортом.
Но никто не спал. Да и кому хочется праздник встречать в море, да еще и проспать его? Наверное, не одного Василия ждут сейчас там, на берегу, в клубе пограничников. Конечно, и в эту предпраздничную ночь кому-то надо идти в морской дозор. Надо!
Старшина второй статьи Казаков поднялся с койки и снял висевшую на переборке гитару. Он долго рассматривал ее, как будто сомневался, стоит играть или не стоит, потом присел на рундук и заиграл.
Задумчиво склонив голову, Казаков как-то небрежно, едва уловимыми движениями пальцев пощипывал струны гитары, извлекая из них удивительные по своему многообразию и мелодичности звуки. То ли он играл какую-то морскую песню, то ли просто импровизировал, но пение струн вплеталось в звуки грохочущей за бортом стихии, выливаясь в грозную и торжественную музыку моря, в которой сердитый свист ветра в снастях неожиданно захлестывался глухим рычанием воды, шумом прибоя, шипением разбившейся о борт волны. Было в этой музыке что-то необузданное и в то же время стройное, покоряющее простором и силой, свободой и смелостью.
Казаков кончил играть, прижал струны ладонью и долго прислушивался к шуму волны за бортом. Вместе с ним прислушивались и другие матросы, точно ждали, когда и море кончит свою игру. Но вот кто-то выдохнул:
— Хорошо!
И сразу все зашевелились, завздыхали, одобрительно загудели:
— Молодцом, старшина!
— Аж мороз по коже ходит — до чего прохватывает.
— Может, еще что сыграешь?
Пряхин попросил:
— Спели бы вы, товарищ старшина.
Казаков поднял на Пряхина все еще задумчивый взгляд, вдруг вскинул голову и, сверкнув цыганскими глазами, бойко запел своим звонким и чистым голосом. Он исполнял веселые частушки, и после каждого куплета его голос покрывался дружным, гулко отдававшимся в кубрике хохотом…