Штормовое предупреждение(Рассказы)
Шрифт:
Он стоял неподвижно, пока не замерз. Ветер все-таки пробирался под одежду и, казалось, пронизывал насквозь. Василий попробовал стоять спиной к ветру, но от этого теплее не стало. Вдруг вспомнился клуб. Там сейчас сияют огни, играет оркестр, танцуют пары. Им, наверное, жарко. И весело.
Но зависти к тем, кто остался в клубе, почему-то не было. Может быть, потому, что Василий впервые за всю свою службу осознал по-настоящему всю возложенную на него ответственность. Жаль только, что не встретился с Ольгой. Что-то она сказала бы, решилась или нет? Если решилась, то он после службы
А стоять все-таки холодно. Сколько прошло времени, как ушел мичман? Минут семь-восемь. Можно, конечно, посмотреть на часы. Но для этого надо отвернуть рукав, расстегнуть пуговицу на форменке. А ветер так и пронизывает. Нет, на часы лучше не смотреть. Мичман всегда очень точен. И все-таки за полчаса совсем закоченеешь. Может быть, лучше укрыться где-нибудь с подветренной стороны?
Сейчас Василий пожалел, что не надел теплую рубаху, хотя старшина второй статьи Казаков советовал. А теперь вот дрожи. Хорошо бы сейчас выпить стакан горячего чая. Корабельные коки заваривают его как-то по-особенному, получается он крепким и по-домашнему душистым.
Зубы начинают выбивать мелкую дробь. Василий плотно стискивает их. Но от этого теплее не становится.
Шагах в десяти темнеет небольшой выступ в скале. За этим выступом, наверное, тихо, ветер туда не проникает. «Перейду-ка я туда, — решает Василий. — Мичман, конечно, будет недоволен, но как-нибудь оправдаюсь — не замерзать же тут в самом деле?»
Придерживаясь рукой за шершавую, почти отвесную стену скалы, Пряхин осторожно пробирается к выступу. Неловкое движение, и автомат задевает за камень, шуршит осыпавшаяся галька.
За выступом действительно тише. По крайней мере не пронизывает ветер. Неподалеку темнеет на песке небольшой валун. Если подкатить его ближе и сесть, будет совсем удобно.
Василий вешает автомат на шею и нагибается над валуном. Но в это время что-то острое ударило его по затылку, и он, теряя сознание, ткнулся лицом в мокрый песок.
Когда Василий очнулся, первыми его ощущениями были саднящая боль в затылке и страшный шум, как будто над головой ревела целая эскадрилья реактивных бомбардировщиков. Василий долго прислушивался к боли и к шуму, стараясь понять, что происходит. Боль не проходила, но шум постепенно утихал. Вот уже сквозь него начали просачиваться какие-то знакомые звуки. Вот он явственно услышал плеск волны.
Василий открыл глаза, но долго еще ничего не видел, перед ним колыхалась мутная пелена тумана. Потом сквозь туман проступило маленькое голубое пятнышко. Василий долго не мог понять, что это за пятнышко. Наконец догадался — звезда. Опять послышался плеск воды, чье-то тяжелое дыхание. Василий хотел приподняться, но в затылок снова что-то остро кольнуло, и он почувствовал, что опять куда-то проваливается.
Когда он очнулся снова, боль не прошла, но шум в голове почти утих. Открыв глаза, Василий осмотрелся. Он лежал в небольшой пещере с узким овальным входом. Прямо за входом внизу лежало море, покорное и гладкое, чуть позолоченное солнцем. Низко над водой с криками носились чайки.
Справа что-то зашуршало. Василий скосил глаза и увидел тонкий голубой язычок пламени. Должно быть, спиртовка. К язычку протянулась чья-то рука и поставила на огонь никелированную банку. Василий поднял глаза. Над ним стоял какой-то незнакомый человек. Светлые вьющиеся волосы. Прямой нос. Тонкие губы. Острые настороженные глаза. Они внимательно ощупывали Василия. Что это за человек?
Вот он склонился над банкой, и густая прядь волос упала на лоб. Что он делает?
Человек резко выпрямился и задел плечом за стену пещеры. Со стены посыпались мелкие камни.
И Василий вспомнил, как он задел автоматом за скалу. Тогда тоже посыпались камни. Он тогда здорово продрог, ожидая мичмана. Постой… Как же так? Он должен был ждать мичмана.
— А где мичман? — спросил Василий.
Человек обернулся и вдруг засмеялся мелким дребезжащим смешком. Он смеялся долго, и все тело его тряслось и вздрагивало, как у припадочного. Но вот человек резко оборвал смех и злорадно сказал:
— Теперь не увидишь своего мичмана. Твой мичман глуп, как церковный колокол. Он думает, что имеет дело с дураками. Пусть теперь кусает свой локоть.
Человек опять затрясся от смеха.
Василий хотел привстать, но не смог. Руки его были связаны. Он осторожно пошевелил ногами. Они тоже были чем-то крепко стянуты.
Потрясенный, Пряхин долго лежал, ничего не видя и ни о чем не думая. Он не знал, где он сейчас находится, как сюда попал и что с ним собираются делать. Он понял лишь одно: он пленник. Этот блондин, вероятно, и есть тот человек, которого высадили с задержанного судна. Это его следы разыскивал мичман Гринько. Что же теперь будет? В душу Пряхина начал закрадываться страх.
Но Василий не дал ему завладеть собой. Он долго и упрямо твердил себе: «Спокойно, спокойно. Безвыходных положений не бывает».
И он действительно немного успокоился. По крайней мере, настолько, чтобы внимательно осмотреться.
Пещера была почти квадратной: метра четыре на четыре с половиной. Вход в нее был достаточно широк, чтобы освещать ее. Василий лежал справа от входа. У противоположной стены сидел тот человек и складным ножом-ложкой что-то размешивал в банке, — должно быть, консервы: пахло тушеным мясом. В углу было аккуратно сложено снаряжение: небольшой чемодан, светлый плащ, квадратная коробка размером с кирпич, надувная лодка с маленькими веслами, обернутыми сукном, автомат… Василий понял, что это его автомат, и сердце больно сжалось.
— Что же, давай знакомиться. — Маленькие острые глаза смотрели на Василия насмешливо. — Можешь называть меня Джимом. А тебя как зовут?
Василий отвернулся. Он не хотел разговаривать с врагом. «Много чести будет». Потом подумал: «Значит, документы не вынул, раз имя спрашивает». Василий вспомнил о комсомольском билете. Он лежит в приколотом с внутренней стороны форменки мешочке, сшитом из куска тельняшки. «Твои испытания только начинаются, комсомолец Пряхин. Выдержишь ли ты их?»
Сердце ощущало прикосновение маленькой книжечки с орденами на внутренней стороне обложки. И спокойно отстукивало: «Выдержишь, выдержишь…»