Штрафбат. Приказано уничтожить
Шрифт:
Расстрельная команда в закрытом дворике гауптвахты с чувством перекуривала. Солдаты обеспокоенно прислушивались к звукам приближающегося боя. Похоже, фашисты наседали с севера. Звуки разрывов сливались в сплошную какофонию. Голосили крупнокалиберные пулеметы. Где-то высоко, над кучевыми облаками, ревели истребители – и уши, в которых стоял заупокойный колокольный звон, отказывались понимать, чьи они. Принципиальное различие «свой-чужой» переставало выглядеть таким уж вопиющим.
– Ста-ановись! – перехватил взгляд присутствующего лейтенанта «умудренный» расстрелами сержант с орденом боевого Красного Знамени на груди. Полученного, разумеется, за особую храбрость, самоотверженность и мужество, проявленные при защите социалистического Отечества.
Зорин стоял крайним справа, касаясь руками, заведенными за спину, холодной кирпичной стены. А высота-то – не более двух метров. Если хорошенько подпрыгнуть, схватиться за гребень, сгруппироваться…
Он мог бы одолеть эту стену, и даже шанс имелся – пока эти «профессиональные» расстрельщики очухаются, да начнут дергать затворами своих десятизарядных СВТэшек… Маленький шанс, но имелся. В отличие от «стенки», где шансов, как известно, никаких. Но почему-то не хотелось. Устал разведчик. К черту войну. Умрет предателем, да и ладно, мертвому без разницы. Ну, одолеет он этот забор – и куда? Сдаваться немцам? Ни за что. Податься в робинзоны, скитаться по польским и украинским лесам, запинаясь о леших и бандеровцев? Романтично, конечно, но…
– Леха, мне кажется, я скоро умру, – пробормотал стоящий слева Вершинин.
Зорин недоуменно покосился на него: то ли хохмить пытается боец, то ли голова уже поплыла.
– А почему так неуверенно, Мишка? – пошутил он. – Все мы когда-то умрем. И ты, и я. И товарищ Сталин когда-то умрет.
– Да ты что? – удивился Мишка. – Вот это новость! А когда? Помнишь, замполит говорил, что товарищ Сталин никогда не умрет?
– Ладно, Мишка, – вздохнул Зорин. – Давай помолчим. Подумаем о чем-нибудь.
– Да что-то мне не думается, – поежился Мишка. – Может, песенку споем? – И, не дожидаясь ответа, что-то замурлыкал под нос, как бы даже не блатное.
Слева от Мишки мялись еще двое. Молодой и пожилой, оба в красноармейской форме без знаков различия. У пожилого голова испачкана кровью, – видно, бился ею, когда тащили на расстрел. А сейчас обмяк, шатался, глядел невидящими глазами в пространство. У молодого дергалась половина лица, он беззвучно скалился, пальцы то топырились, то заплетались крестиками. Солдаты неторопливо растягивались в цепочку. Из здания гауптвахты вывели еще
– Кармазов? – удивился Зорин, – А тебя-то, дружище, за что в нашу милую компанию?
– Как раз за компанию, – криво усмехнулся Кармазов и покосился исподлобья на солдата, стоящего напротив. – За то же, Зорин, за что и тебя. Не понравилось товарищу капитану, что кто-то может оспорить его версию случившегося. Не понимаю только, чего он испугался? Кто меня услышит? Эх, судьба-злодейка…
– Эй, служивые, покурить хоть дайте, будьте людьми, – хрипло гаркнул молодой смертник. – Успеете еще стрельнуть.
– Что, товарищ лейтенант, удовлетворим ходатайство? – ехидно осведомился у младшего лейтенанта широкоплечий сержант. – Мы вроде не фашисты, пусть курнут, чего уж там.
– Отставить, – пробормотал лейтенант. – На том свете покурят, как прибудут. Вроде все, опоздавших больше нет? Заряжай! – скомандовал и втянул голову в плечи, когда где-то рядом бабахнул артиллерийский снаряд. Фашисты начинали обстреливать Багровичи. За первым снарядом грохнул второй, не так уж далеко от забора. Строй пошатнулся.
– Страшно, товарищ лейтенант? – захохотал трескучим смехом молодой. – Не приходилось в бою-то бывать?
– Заряжай! – повторно крикнул фальцетом покрасневший лейтенант.
Солдаты вразнобой заклацали затворами, стали вскидывать к плечу устаревшие винтовки Токарева.
– Целься!
«Черт, а ведь не хочется умирать! – осенило под занавес Зорина. Словно током ударило. – Что я тут делаю?!» Завертел, ошарашенный, головой. Мишка слева – глаза закрыты. Справа Кармазов – уставился в землю, в глазах тоска дремучая.
И за мгновение до вопля «Пли!» Зорин вдруг пролаял неожиданно для самого себя:
– Подождите, стойте! – И увидел, как дрогнул палец на спусковом крючке у стоящего напротив солдата, в глазах обрисовалось недоумение, ствол сместился.
– Ну, что еще? – недовольно бросил офицер. – Утюг забыл выключить?
Солдаты нервно захихикали, поломали строй.
– Чего надо-то? – переспросил офицер.
– Покурить дайте, – хрипло вымолвил Зорин.
– Ну, вот, и этот туда же, – всплеснул руками лейтенант. – Никакой дисциплины! Отставить перекуры! Целься!
Но задержка в несколько секунд оказалась решающей. Неужели он интуитивно чувствовал, что что-то должно произойти?! Завыло – протяжно, мерзко, на душераздирающей вибрирующей ноте – затряслось все перед глазами, пропали лица солдат, осталась лишь морская рябь… и мощный снаряд накрыл крыло здания, в котором располагалась гауптвахта.От грохота заложило уши. Ударная волна отбросила к стене – он взвыл от боли, отбив хребет. Здание разваливалось, словно картонное. Взметнулись ошметки крыши, орал какой-то бедолага, познавший радость полета. Ругался Кармазов, потирая отбитый локоть. Мишка, отброшенный к стене совсем уж безжалостно, держался за голову. Строй солдат распался окончательно – кто-то упал, закрыв голову руками, кто-то сел на корточки, со страхом всматривался в небо. А взрывы продолжали греметь – слева, справа.
– А ну подъем! – взревел офицер. – Кончилась перемена! Строиться, целься!
– Да надоел уже, кретин! – харкнул слюной Кармазов.
И вновь шестое чувство плюс тренированный слух, способный вычислить нужный звук среди десятков ненужных. Второй снаряд, летящий именно сюда – по навесной траектории, уже рядом, уже на излете…
– Падайте к стене! – завопил Зорин Вершинину и Кармазову и рухнул как подкошенный в узкую канаву под кирпичной стеной, зажал уши.
Мир взорвался к чертовой матери. Завертелся, стал ломаться с оглушительным треском. Ребра тоже трещали, голова раскалывалась от боли. Клубы цементной пыли кружились по двору, и в первое мгновение, подняв голову, он ничего не понял. Зашелся кашлем, выбивая звон из ушей. Пинал скорчившихся в пыли товарищей по несчастью – те стонали и сипло жаловались на «недомогание». Зорин тряс их, бил по щекам – вроде живы, целы. Остальным участникам процесса повезло меньше. Мощный гаубичный снаряд рванул посреди двора, за спиной у расстрельной команды, проделав двухметровую воронку. Валялись стальные ворота, разорванные пополам. Бойцы лежали в живописных позах; все растерзанные, у кого-то оторвана нога, у офицера вместо лица – хорошо прожаренная котлета. Двум остальным приговоренным тоже не повезло – они не успели упасть и теперь лежали, посеченные осколками. А снаряды продолжали рваться – теперь везде, впереди, за спиной, в глубине поселка!
– Уматываем отсюда! – заорал Алексей, пинками поднимая выживших.
– Вот черт, – дошло до Мишки. – Ну ни хрена себе… Нас, что, не расстреляли?
– Что это было, мужики, едрить ее? – стучал себя по ушам Кармазов.
– Живо, живо, оружие собираем, а то быстро пожалеем, что еще на этом свете!
Бросились подбирать винтовки, которых было больше, чем нужно. Зорин забросил СВТ за спину, сорвал с солдата новенький, с иголочки, подсумок, набитый десятизарядными обоймами, – вместе с ремнем, подпоясался. Мишка, что-то бормоча под нос, ползал на коленях, забрал винтовку, расстегивал кобуру у лейтенанта с табельным ТТ…
– Стоять! – прозвучал истошный крик, и с чудом уцелевшего крыльца спрыгнул… капитан Яворский с перекошенным лицом. Хлестнул затвором ППШ и, плотоядно скалясь, начал приближаться на полусогнутых. Можно только догадываться, что он делал в здании гауптвахты и почему не пострадал при взрыве. Впрочем, все понятно – он должен был убедиться, что все, способные дать показания, мертвы. Опять эта харя, исковерканная брезгливой улыбочкой! Алексея затрясло, он принялся стаскивать винтовку – очередь взбила фонтан под ногами.
– Куда намылились, бойцы? – расхохотался офицер. Похоже, его качественно контузило. – Кармазов, стоять!
Разжалованный сержант застыл, покрываясь пунцовыми пятнами.
– Что, фашистские прихвостни, решили воспользоваться удобной ситуацией? – Яворский встал, сохраняя безопасную дистанцию. – Эх, поговорил бы я с вами, да ладно… – Он вскинул автомат.
Ржаво гаркнул пистолетный выстрел, и во лбу Яворского нарисовалась черная дырочка – вроде тех, что рисуют себе на лбу исполнительницы индийских народных песен и танцев. Он ошеломленно посмотрел на Зорина, покачнулся, выронил автомат и хлопнулся навзничь.
Кармазов громко икнул. Алексей растерянно обернулся. Мертвый лейтенант зашевелился, и над его немаленьким телом воздвиглась смущенная чумазая физиономия Мишки Вершинина. Он опустил пистолет, поднялся.
– А чего сразу я? Я – ничего, он первым начал. – вытер рукавом соплю под носом и криво усмехнулся. – Осуществил мечту, блин. Вы не в претензии, мужики?
– Ну и ну, – недоверчиво покрутил головой Зорин. – Убил офицера победоносной Красной армии. Тебе не стыдно, Мишка?
– Есть чуток, – признался Вершинин. – Если честно, Леха, я целился ему в ногу, но что-то рука в последний момент дрогнула.
– Мое уважение, ефрейтор, – пробормотал еще не пришедший в себя Кармазов.
– Эх, орден бы тебе выписать, Мишка, – покачал головой Алексей. – Так, мужики, давайте живо. В воронку его сбросим и землей присыплем, не дай бог тут после нас дознаватели будут рыться и выяснят, что этот упырь подох от пули. И чешем отсюда!
– Куда? – икнул Кармазов.
– За комсомолом! – захохотал Вершинин. – Задрав штаны!Они вывалились на улицу через разбитые ворота. В Багровичах шел бой. В соседних кварталах рвались снаряды, взлетали на воздух сараи, трещали и рушились двухэтажные постройки барачного типа. На боковой улочке галдели люди. Мимо задней стороны костела пробежали несколько красноармейцев. С одного ручьями стекала кровь – он был в шоке, не замечал, что голова разбита. Последний подволакивал ногу, неустанно озирался.
– Леха, что нам делать? – крикнул Вершинин. – Воевать пойдем или как?
– А ты догадайся! Ты же сообразительный, Мишка!
– Точно! – злобно оскалился Кармазов. – Пойдем помирать за советскую власть, которая нас только что расстреляла! Эх, судьба позорная. А потом нас вторично расстреляют? Сами придем? Мол, так и так, товарищи особисты, осечка вышла у вас в прошлый раз, вы уж постарайтесь.
– Неволить не буду, – пожал плечами Зорин, – каждый выбирает сам. Мы уже достаточно натерпелись. А стреляла нас не советская власть, Кармазов, заруби на носу, а кучка негодяев, взявшихся от ее имени вершить судьбы людей!
– Тебе бы на трибуну, – оценил Мишка. – Сам-то понял, что сказал? Ладно, товарищ разжалованный сержант, веди нас на войну. Чует мое ослабленное сердце, что сегодня мы уже не умрем.
Они побежали влево, прижимаясь к стенам домов – все вместе, желающих убраться в тыл не нашлось – наивно полагая, что бегут в гущу сражения, где только их и ждут. С треском ухнуло во дворе, они присели, сбившись в кучу. Повалилась часть кирпичного забора, за ним просматривался зажиточный дом с черепичной крышей. У следующих развалин валялись несколько тел. Гражданские: пожилой мужчина в кепке и заношенном пиджаке, женщина в годах с развороченным животом, девушка в платочке – не красавица, конечно, но такая молодая…
Мысль, что они по собственной воле лезут тигру в пасть, получала подтверждение. Неподалеку рычали мощные моторы. Затрещало и повалилось хлипкое сооружение, брызнули доски, взорвался штакетник. С примыкающего участка на проезжую часть вывалилось стальное чудовище с невероятно длинной пушкой – последняя разработка немецких конструкторов, мощнейший танк текущей войны, «Ko#nigstiger». «Королевский тигр» – груда пятнистой стали на широких гусеницах. Улочка для этого монстра оказалась узкой – поворачивая, он снес угол здания, трансформаторную будку, столб электропередачи и кое-как втиснулся на проезжую часть. Башня стала медленно поворачиваться…
Беглецы онемели, зачарованно таращась, как направляется на них долговязый ствол. Кармазов первым опомнился, проорал что-то страшное, грохнулся в пыль. Остальные попадали следом. Гавкнула пушка, где-то за спинами расцвел пылающий цветок, рассыпалось здание… В пыли за чудищем стали проявляться человеческие очертания: одно, другое, третье… Мундиры «панцергренадеров», автоматы МП-40 у пуза, сдвоенные руны «зиг» в петлицах. Двое протиснулись между танком и зданием, вырвались из клубов пыли – бежали, как на учениях, не пригибаясь, с постными, какими-то даже скучными минами.
– Залпом, мужики! – ахнул Зорин. – Целься! Огонь!
Он стрелял, передергивал затвор, опять стрелял, и Вершинин с Кармазовым, вопя какую-то тарабарщину, делали то же самое. Первого эсэсовца отбросило на броню, второй попятился обратно в щель, схватился за простреленное бедро.
– Нахер бежим отсюда! – завопил Алексей.
Они мчались, петляя, как зайцы, обливаясь потом и адреналином. Последний, видимо, шик – драпать от противника с воплем «Ура!». И спинами чувствовали, как из ствола вырывается снаряд, летит, догоняет, делает из них кучку невнятной биологической массы.
– Сюда! – завопил Зорин, ныряя в ближайший проулок. Не успели попадать, как грохнула «королевская» пушка. Стрелок взял слишком низко: снарядом разворотило проезжую часть. На воздух взлетели пласты земли, куски дощатого тротуара, осколки. Взрывная волна валила заборы и легкие постройки.
– Бодрит, нечего сказать. – Вершинин мотал головой, словно собака, выбравшаяся из воды. Рядом надрывно кашлял Кармазов, выхаркивая пыль, тер слезящиеся глаза. Они бежали по переулку, наступая друг другу на пятки, потом свернули в боковой проезд, где стояла одинокая подорванная полуторка, а из кабины свешивался труп в звании младшего сержанта Красной армии. «Бывают ли у трупов звания?» – размышлял Зорин, вырываясь вперед.
– Эй, олимпиец, мы за тобой не успеваем, – хрипел сзади Кармазов. – Во чешет! В атаку бы так бегал!
Приближалась южная окраина Багровичей. Последние дома, чье-то мелкое приусадебное хозяйство, заросшее яблонями и грушами, пустырь с высокой травой, косогор, кустарник, и еще дальше – лощина, до которой метров тридцать… Беглецы присели за кустами. Кармазов драматично хватался за сердце. И дышал, как загнанная скаковая кобыла.
– Да уж, товарищ бывший сержант, это вам не закорючки в штабах писать, – насмешливо заявил Вершинин. Извлек из оттопыренного кармана спелое яблоко и впился в него острыми зубами. Пояснил, жадно чавкая, отвечая на немой вопрос изумленного Зорина:
– Привычка, Леха. С хулиганами водился в детстве, ни одной чужой яблони пройти не могли – все обтрясали. «Тимура и его команду» читал? Так вот, Фигура и его люди с нашей шайки были списаны…
И чуть не подавился, когда сзади прозвучал повелительный окрик:
– Бойцы, ко мне!
Только теперь, когда прояснилось в глазах, они обнаружили, что покатая лощина у них в тылу заполнена людьми. Над косогором маячили физиономии – кто-то в касках, кто-то с окровавленными повязками на неприкрытых головах. Им махал офицер в красиво простреленной фуражке и с орденом Славы второй степени на груди.
– Пошли, чай, не расстреляют, – вздохнул Зорин.
Пригнувшись, они добежали до низины. Здесь уже собралось человек семьдесят. Многие были ранены, кто-то без оружия. Стонал белобрысый боец, перевязывая себе руку. Кто-то переругивался, кто-то отрешенно таращился в небо. На корточках подобрался заметивший их майор – широколицый, с мясистым носом. Китель так основательно вымазан в саже, как будто военнослужащий руководящего состава долгое время трудился трубочистом. Зорин начал было подниматься, чтобы поприветствовать старшего по званию. Остальные, кряхтя, тоже.
– Сидите, – поморщился майор, – без голов останетесь. Майор Шустов, штаб сорок пятой стрелковой дивизии, оперативный отдел. А вы что за гаврики? Из какой части?
– Разведрота капитана Калмакова, – отчитался Зорин. Представил себя, Вершинина. Кармазова не стал – майор лишь краем глаза на того покосился.
– Майор Калмаков, насколько знаю, погиб, – нахмурился Шустов, – а вместе с ним и большинство людей его роты. Имею удовольствие познакомиться со счастливчиками?
Врать и юлить смысла не было. Если Родине угодно, чтобы они закончили свой путь не в бою, а тут… У майора Шустова, по крайней мере, было нормальное человеческое лицо.
– Нас уже почти расстреляли, товарищ майор, – признался Зорин, – но тут фрицы пошли в наступление… в общем, казнь пришлось перенести.
– Шутники, вашу мать, – фыркнул Шустов. Солдаты молчали. Он внимательно всмотрелся в их лица и посмурнел. – Вы это серьезно?
Солдаты молчали. Он удрученно покачал головой – дескать, какую только публику сюда не заносит.
– И что с вами делать?
– Что хотите, товарищ майор, – подал голос Вершинин, – зазря у нас, как известно, к высшей мере не приговаривают. Всегда находится причина. Но учтите, сегодня нас уже расстреливали, так что давайте… хотя бы завтра? Или дайте возможность в бою искупить кровью свою страшную вину.
– Перестали бояться? – нахмурился Шустов. – Думаете, теперь можно и языками болтать, иронизировать? Воевать будете?
– А когда мы не воевали? – пожал плечами Зорин.
– Хорошо, оставайтесь, а там посмотрим, что с вами делать, – принял решение майор. – У нас тут каждый человек на счету. А вы все-таки разведчики – элита, так сказать.
– Ставьте задачу, товарищ майор.
– Да какая, нахрен, задача? – вспылил штабной работник. – Здесь остатки пехотного батальона, комендантской роты, всякий разномастный сброд. Атаковать – значит, всех положить. А где я вам потом других возьму? Значит, будем ждать. Появятся наши – поддержим. Заметят фрицы – будем отбиваться. Не изменится ситуация до темноты – пойдем в леса на юг. Но что-то думается мне, что этот успех у противника временный.
В словах майора сквозил военный и житейский расчет. На том и держалась Красная армия. На том выстояла в сорок первом, добралась до границы в сорок четвертом, что не все ее руководство состояло из дуболомов, лизоблюдов и фанатичных самоубийц. И в этот раз майор Шустов оказался прав. Сорок первый год с его дурными отступлениями, «котлами», потерей территории и миллионами сдающихся в плен остался в страшном прошлом. Отныне все успехи фашистов могли быть только временными. Если не сказать – краткосрочными.
Рев десятков самолетов перекрыл небо. Из-под облаков выныривали истребители-бомбардировщики «Лавочкины» с красными звездами на хвостах и фюзеляжах! Люди радостно закричали. Кто-то сдуру подбросил пилотку, пальнул по ней, поймал – и с изумлением уставился на то, что осталось от головного убора.
Первое звено на бреющем полете прошло над Багровичами, поливая окрестности из крупнокалиберных пулеметов и бортовых пушек. Взрывы расцветали в гуще поселка. Второе звено шло за первым, ударило западнее – мощно, убедительно, – и мгновенно окраина Багровичей превратилась в горящий ад. Горели дома, деревья, немецкие танки. Вынырнуло третье звено, с истошным ревом прошло над поселением и нанесло удар по западной околице – как раз туда, куда подтягивались резервные немецкие подразделения. Не прошло и минуты, как истребители повернули на второй круг и теперь носились над населенным пунктом, пока не выработали весь боезапас. После этого, важно покачивая крыльями, ломая боевой порядок, с чувством выполненного долга удалились на восток. Налетела вторая эскадрилья, поработала минут пять, и после нее от городка практически ничего не осталось. Взрывы гремели совсем рядом с лощиной.
– Рассредоточиться! – срывая голос, орал майор Шустов. – Увидят толпу внизу, постреляют как миленьких!
Солдаты расползались, прятались по щелям и кустам. Самолеты, отбомбившись, улетали. И вдруг кто-то завопил, как подорванный:
– Полундра, братва, танки за спиной!
Паника не успела разгореться.
– Это наши, наши! – заорал тот же голос.
И снова все вопили от радости, как дети. Вставали, махали руками, улюлюкали, приветствуя передовую группу 35-й бронетанковой дивизии генерал-майора Курепова, с марша вступившую в бой. Тяжелые ИС-2 выползали из-за леса с южной стороны, разворачивались в цепь и быстро приближались, охватывая Багровичи полукольцом. От рева моторов закладывало уши. Тяжелые машины давили кустарники, валили молодые деревца, играючи проходили обрывы и трещины в земле. Стальная махина, ползущая через лощину, замедлила ход. Гавкнула пушка, выбросив снаряд в пылающий поселок. Откинулась крышка люка, оттуда показалась чумазая физиономия в шлемофоне, оглядела веселящихся красноармейцев:
– Курортная жизнь, славяне? Отдыхаем?
– Ты ползи, ползи, не останавливайся! – вразнобой закричали бойцы. – А мы тут перекурим, да за тобой пристроимся!
Танкист захохотал и скрылся в танке. Боевые машины уже входили в Багровичи, темп стрельбы нарастал. Вероятно, в городе еще было кому сопротивляться.
– В цепь, бойцы! – захрипел майор Шустов. – Приготовиться к атаке! – И закашлялся, харкая мокротой. После чего пожаловался Зорину:
– Дьявол, голос сел! Эй, сержант, или как там тебя, чтобы рядом был, понял?
– Понял, товарищ майор, – кивнул Зорин. – Буду бежать рядом с вами и орать за вас ваши приказы.
– Ну, ты и фрукт, – покачал головой майор и махнул пистолетом. – Транслируй, в общем. За Родину, за Сталина, всё как полагается!
И покатилась назад в Багровичи с криками и руганью пестрая людская масса. А из леса, что на юго-востоке, бежали люди, выбитые ранее из городка, и в поле справа поднимались залегшие солдаты. Бежали, ускоряясь, горя желанием взять реванш, смыть с себя позор первых часов боя. Эсэсовцы практически не оказывали сопротивления – немцы предпочитали не лезть в драку, если дело было заведомо проигрышным. Берегли силы, отходили. Атакующие почти не встречали сопротивления. Они бежали по улочкам поселка – мимо горящих и разрушенных домов, мимо гитлеровских «тигров», чадящих зловонным дымом. С северо-востока в Багровичи вступали свежие силы – мобильный мотоциклетный дивизион, выделенный из резерва 1-го Украинского фронта.Только на западной окраине разрозненные атакующие группы почувствовали сопротивление. Пара пулеметных гнезд была подавлена беспорядочным стрелковым огнем. Передовая группа понесла потери, но остановить солдат уже было невозможно. В безумном кроссе Зорин потерял Кармазова, который бежал вместе со всеми и орал во все горло. Мишку Вершинина чуть не прибило гранатой, выпущенной из-за угла каким-то ушлым «фаустпатронщиком». Он очень кстати споткнулся, бросился подбирать винтовку, молодой солдатик, бегущий перед ним, прикрыл его от осколков. Он встал как вкопанный, с ужасом смотрел, как тот корчится в пыли – осколок пробил легкое, кровь бурлила по краям раны, каждый выдох гнал изо рта кровавую пену.
– Пошли, пошли, – подтолкнул его ниже хлястика Зорин, – мы не медсанбат… да и не помочь уже бедолаге! Другие о нем позаботятся.
Он неоднократно ловил себя на мысли, что порой испытывает невольное уважение к германскому воинству. Немцы никогда не рисковали своими людьми понапрасну, понимая, что людские ресурсы у них ограниченны. Воевали по науке и подчас проявляли такие умение и изобретательность, что впору было снять шляпу.
Центральная улица Багровичей рассекала поселок с востока на запад, и за пару кварталов до окраины заканчивалась небольшой площадью. Посреди нее возвышалось добротное, трехэтажное, сложенное на века каменное здание – с маленькими окнами, утопленными в ниши. Проезды имелись слева и справа, в них и устремилась было пехота. Но внезапно встретила упорное сопротивление и откатилась.
Огонь велся из узких окон второго этажа. Строчил пулемет MG-42 – пулеметчик бил прицельными результативными очередями. Солдаты попятились, кто-то бросился обратно, другие судорожно искали укрытие. Посреди пустыря остались несколько тел. Стонал ефрейтор в изрешеченном пулями бушлате. Визжал от боли прыщавый парнишка с простреленным бедром, полз, подтягиваясь на руках, к воронке, проделанной взорвавшимся снарядом.
Из узкой улочки несколько солдат уже катили полевую «сорокопятку», на которой еще болтались обрывки конской узды; толкали ее к площади, прячась за щитком. Офицер в расчете отсутствовал, солдаты справлялись самостоятельно, понимая друг друга с полумата. Заряжающий вогнал снаряд, дюжий боец в выгоревшей гимнастерке и узких штанах, подозрительно напоминающих трофейные немецкие, припал к прицелу, закрутил ручку наводки. Орудие грохнуло, снаряд поразил стену у окна, из которого велся огонь, из кладки вывалились несколько кирпичей. Завопили лежащие солдаты, беспорядочно стреляя по окну. Но пулеметчика там уже не было. Мелькнула тень в проеме правее, ударила длинная очередь, и кому-то серьезно не повезло. Показалась еще одна тень, и тоже на втором этаже, в крайнем окне, и лежащие на площади услышали характерный звук спускаемой гранаты. Фаустпатрон взорвался точно под колесами «сорокопятки». Орудие подпрыгнуло, сползло с колесной рамы, искореженный ствол задрался в небо. Расчет разбросало – двое погибли сразу, третьего, с залитым кровью лицом, матерящиеся бойцы оттащили за угол.
Теперь по дому стрелял каждый, кто мог, но это мало волновало фаустпатронщика – он уже сменил позицию, целился из глубины помещения, прячась во мраке.
Переулок огласил звучный рев, и на дорогу выполз танк Т-34 с закопченной броней. Он мог бы смять погибшее орудие и вырваться на площадь, но гранатометчик оказался быстрее. Танк еще разворачивался, когда граната воспламенила топливный бак, и стальная махина вспыхнула. Танкисты успели спрыгнуть, последний катался по земле, сбивая с себя огонь.
Последующий взрыв лишь добавил растерянности и безнадежности. В горящий завал уперлась еще одна «тридцатьчетверка», но преодолеть его не могла. Проезд по улице в сторону площади оказался заблокирован. А пулеметчик с фаустпатронщиком продолжали стрелять, прижимая наступающих к земле. «Смертники», – сообразил Зорин, прячась за обломком вывороченной стены. С поставленной задачей эти двое справлялись блестяще – сдерживали напор советских солдат, давая своим возможность организованно уйти.
Танки 35-й бронетанковой дивизии запрудили улицу, но пробиться на площадь не могли. Нескольким машинам удалось повернуть огородами на параллельную улицу, но она оказалась узкой, развороченной воронками и перегороженной рухнувшим домом и деревьями. Выезжать задним ходом тоже было затруднительно – идущие в арьергарде не ведали, что творится впереди, напирали. Ревели двигатели, лязгал металл, мат стоял такой, что впору топор вешать. Сипло орали офицеры в шлемофонах, поражаясь тупости подчиненных. Танки неуклюже разворачивались, давя заборы, кромсали огороды и подсобные строения. На объезд поселка у техники ушла бы масса времени. Вероятно, был приказ добить врага, не позволить ему организованно раствориться в лесах. Не техникой, так хоть пехотой! Где искать «кривую» дорогу, если можно напрямик? А жизни солдатские – пустяк, русские бабы еще нарожают…
Затормозил на мотоцикле бронхитный майор со скрещенными пушками в петлицах – на площадь предусмотрительно не полез, бегал, потрясая пистолетом, орал, кашлял, разорялся, поднимал попрятавшихся в щели солдат в бессмысленную атаку. Прорваться через площадь, а «последний оплот» ненавистных захватчиков пусть останется в тылу, потом разберемся! Поднимались неохотно, проклиная командирскую дурь, зная, что не все вернутся. Вернулись через пару минут, оставив на площади десятка полтора еще теплых тел, вновь забились в щели. Грязно выражаясь, умчался майор со своим мотоциклом.
Ситуация складывалась донельзя конфузная: двое фрицев сдерживали массу бойцов. Солдаты переползали между укрытиями, прятались от пуль и разрывов гранат – на площадь, под верную смерть, никого не тянуло.
Майор Шустов скорчился за разрушенным крыльцом, зажимал плечо и морщился: пуля таки вырвала лоскут кожи. Зорин решился. Переглянулся с Вершининым, подал знак: действуй, как я. Докатились до крыльца, скорчились за укрытием.
– Живы еще, горе-вояки? – криво усмехнулся майор.
– Виноваты, товарищ майор, исправимся. Разрешите попробовать разобраться с этими смертниками?