Штрафбат
Шрифт:
Но поспать все равно не удалось. В блиндаж ввалился рослый офицер в капитанских погонах. Это был Вячеслав Бредунов.
— Где комбат?! — зычно спросил он.
— Здесь я. — Твердохлебов сбросил шинель, поднялся. — Не дали поспать, черти…
— Разрешите доложить, товарищ комбат. Командир артдивизиона капитан Бредунов. Буду с вами отражать атаки немецких танков!
— Отражать… Ишь ты, какой бравый. — Твердохлебов недовольно посмотрел в нахальные глаза Бредунова.
—
— Зачем?
— Снаряды подносить, артиллеристам помогать. Своих людей у меня не хватает. Комплект неполный, — объяснил Бредунов.
— Для этого ты спозаранку приперся? — удивился Твердохлебов.
— А если бой сейчас начнется?
— Не начнется. Немец не такой дурак, как мы, он поспать любит, — вздохнул Твердохлебов, зачерпнул кружкой из кадки воды, выпил. — Ладно, будут тебе люди.
— И надо бы обсудить совместные действия, — сказал Бредунов.
— Давай обсудим. — Твердохлебов оглядел спящих в блиндаже солдат, рявкнул: — А ну, все посторонние из блиндажа на свежий воздух — быстро!
Солдаты медленно просыпались, подбирали шинели и бушлаты, оружие, плелись к выходу, еще сонные, равнодушные ко всему происходящему. Последним вышел отец Михаил, зевая и пятерней расчесывая густую бороду.
Бредунов проводил его изумленным взглядом:
— Откуда у вас священник взялся? — спросил он с улыбкой.
— От сырости, — ответил Твердохлебов. — Ты не удивляйся, капитан, у нас тут, как в Ноевом ковчеге — каждой твари по паре.
Утром к батареям притопали двадцать штрафников во главе с Балясиным. Балясин козырнул молоденькому старлею:
— Прибыли вам в помощь. По приказанию командира батальона бывшего майора Твердохлебова Василь Степаныча.
— Располагайтесь, ребята, — радушно улыбнулся старлей, глядя на священника. — А это чудо откуда?
— Так и знал, что спросит, — прогудел отец Михаил. — Ты что, священника никогда не видел?
— Видел, конечно. На гражданке. В мирной, так сказать, жизни. Но вот на фронте…
— Значит, пришла пора и нам на фронте объявиться. Еще что спросишь?
— Ничего, — вновь обезоруживающе улыбнулся старлей. — Зовут меня Игорь. Надо по четыре человека на орудие. Чтобы бесперебойно снаряды подносить. Кто у вас старший?
— Я буду за старшего, — сказал Балясин.
— Вот и распредели.
Артиллеристы сидели в укрытии, уплетали тушенку с хлебом. Рядом со старшим сержантом лежала на телогрейке гитара. Приподняв маскировочный полог, заглянул Леха Стира, стрельнул глазками туда-сюда, спросил:
— Расчет третьего орудия первой батареи?
— И первого, и второго, и третьего тоже, — отозвался один из артиллеристов.
— Значит, мы к вам, кореша. Давай сюда, мужики. — Стира спустился в укрытие. — Ого, и гитара есть? Шикарно живете, мужики: тушенку лопаем, под гитару поем.
— И пляшем, — добавил другой артиллерист. — Закусить не желаешь? — И он протянул Лехе банку с тушенкой и алюминиевую ложку. — Не побрезгуешь?
— Да ни в жисть. — Леха схватил ложку, стал выскребать остатки тушенки. Следом за Лехой вошли Савелий Цукерман, Сергей Оглоблин, Родион Светличный. Последним в укрытие спустился отец Михаил, и у артиллеристов челюсти поотваливались.
— Только не задавать вопросов, откуда взялся священник, — предостерегающе поднял руку отец Михаил. — У меня рога скоро вырастут от этих вопросов.
Двое артиллеристов засмеялись. Потом один сказал:
— Молиться будем?
— Это кто как желает, — ответил отец Михаил. — Только молитва, идущая от души, доходит до Господа… — Он увидел гитару и потянулся к ней. — Ну-те-ка, ну-те-ка… — Отец Михаил взял гитару, провел пальцем по струнам и сразу стало понятно, что священник — опытный гитарист.
— Святой отец, вы и на гитаре бацать можете? — спросил Леха Стира.
— Могу, заблудшая твоя душа, могу…
— Нет, вы поняли, фраера, что значит наш, советский священник, а? — торжествовал Леха.
— Что желаете услышать? — спросил отец Михаил.
— «Мурку» давай! — потребовал Стира.
— «Мурку» тебе исполнять будут на малине, куда ты попадешь, если жив останешься, в чем я сильно сомневаюсь, дитя мое, — ответил отец Михаил и запел:
В час роковой, когда встретил тебя,
Трепетно сердце забилось во мне,
Страстно, безумно тебя полюбя,
Был я весь день, как во сне.
Сколько счастья, сколько муки,
Ты, любовь, несешь с собой.
В час свиданья, в час разлуки
Дышит все тобой одной…
Голос у отца Михаила был красивый, и пел он почти профессионально.
И хозяева, и гости невольно заслушались. А отец Михаил вдруг сменил ритм и зачастил, хитро подмигивая солдатам:
А на последнюю да на пятерку найму я тройку лошадей