Штрафной батальон
Шрифт:
— Смотри, керя, или как там тебя. Если еще грозить кому вздумаешь или пакостить — не поздоровится. Считай, что хорошо пока отделался.
Карзубый, довольный тем, что только одно его имя повергло в страх новичка, подсел к Павлу:
— Баклан это, взводный, — не урка. Я из таких в момент юшку выпущу Ты скажи, если что. Быстро в чувство приведу! Любому глотку заткну.
Павел ответил ему грубовато, но не оскорбительно, стремясь не задевать самолюбия:
— Я, Халявин, командир взвода, и власть мне достаточная предоставлена. Могу и без кулаков заставить
— Ладно, только без этого… Не люблю, когда учат, — насупился Карзубый. — Сам как-нибудь разберусь…
Халявин отошел, сохраняя независимый вид, а Павел достал листок со списком взвода и приступил к знакомству с новичками.
Все шестеро оказались рабочими-уральцами. Указники. Осуждены за прогулы и опоздания на заводы. Начал беседу с самого представительного, выделявшегося из всех богатырским ростом и статью. Коричневая кожа на лице позволяла предположить — сталевар. Долго надо у мартенов простоять, чтобы она так продубела. Догадка подтвердилась. Зовут Федор Пермяков.
Яков Густельский и Алексей Ерохин, наоборот, ничем не примечательны, бесцветны. С такими встретишься на улице, а покажи через пять минут — долго думать будешь, видел ли когда.
Ефим Садчиков — крепкий чернявый мужик с усами под Чапаева. В годах. Сообщив свои данные, первым делом поинтересовался номером полевой части. Записал на листочек для памяти и за письмо уселся. Писал долго и трудно, так что всякому понятно — непривычное это для него занятие. Павлу почему-то подумалось, что на Урале у Садчикова осталась любимая и обязательно большая семья.
Шукшин Федот. Молодой с нагловатым взглядом, дерганый. Не понравился сразу. Решил, что из приблатненных, вроде Сидорчука. Немало таких в войну появилось в тюрьмах. Обыкновенный мужик, а попадет в тюремную камеру и начинает из кожи лезть, под уголовников подделываться.
Спросил Шукшина о военной подготовке. Федот головой с достоинством тряхнул, дескать, обо мне беспокоиться не надо. «Я, взводный, сам кого хочешь обучить могу. Зачеты по военному делу на Халхин-Голе сдавал. Потом еще три года в Монголии оттрубачил. Что к чему, разбираю».
Вишняков Иван. Нескладный, сутулый, одно плечо выше другого. На вопросы отвечал сбивчиво, робко. В отчестве своем и то запутался. Павел на него в сердцах прикрикнул:
— Да ты что, в самом деле, имя отца, что ль, забыл?!
Вишняков и вовсе потерялся. Шукшин за него вступился:
— Ты, взводный, на него здорово не напирай. Он так мужик ничего, сойдет, токо запуганный…
Павел с укоризной себя одернул. Недавно солдат из тюрьмы, наверно, шок у него еще не прошел. Сам ведь тоже нелегко в себя приходил после камеры. Наконец очередь и до блатного дошла. Совсем другой человек перед взводным предстал: ни грубости, ни спеси. Зарапортовал, как тюремному надзирателю:
— Николаев, Василий Игнатьевич, уроженец Вольского района Саратовской области.
Чуть статью и срок по лагерной привычке не назвал. Перебил
— А ты оружие, Николаев, знаешь?
На лице Николаева отразилось замешательство.
— А как же?! — с неподдельным изумлением воззрился он на Павла, будто и подозревать его в обратном грешно было. — Знаю, гражданин начальник. Финкой редко когда промахнусь, ну а если ломиком по черепу…
Вот и поговори с таким типом.
Разместились на нарах с трудом. Павел с докладом к ротному пошел: тесно. Но старший лейтенант второй блиндаж занять не разрешил. Таков приказ комбата. Балтус считал, что солдатам так легче будет притереться, обжиться, а взводным лучше присмотреться к новичкам. Кроме того, ожидалась новая крупная партия пополнения.
Стали поговаривать об отправке на передовую. К середине апреля немецкое наступление на воронежском направлении полностью выдохлось. Бои приняли позиционный характер. Но на отдельных участках, где фашисты продолжали отчаянно атаковать, очаги напряжения все еще сохранялись, и схватки там в иных случаях носили исключительно упорный и кровопролитный характер. Гитлеровцы не считались с потерями, но советские войска, пополняясь резервами, стойко защищались, чувствуя, что враг на издыхе и скоро должен наступить перелом.
Вскоре штрафной батальон был выдвинут на особо опасное направление, образовавшееся в результате прорыва нашей обороны. Поставленная ему боевая задача обязывала любой ценой остановить рвущегося вперед противника, ликвидировать брешь.
Глава шестая
С поля доносился запах влажной весенней земли. Лежа за грудой разметанного накатника на краю оползшей воронки, Павел рассматривал в бинокль постройки животноводческой фермы, где закрепились фашисты, вытеснив оттуда вконец измотанные затяжными боями подразделения наших стрелков.
До фермы, примыкавшей левым боком к перелеску с излучиной неширокой мелкодонной речушки, было метров восемьсот. В окуляры отчетливо просматривались поврежденные обстрелами дома, приземистые кирпичные строения скотных базов, рухнувшая силосная башня, остатки городьбы и вороха снарядных ящиков, громоздившихся в беспорядке по всей территории.
Справа, на затравеневшем лугу, раскинувшемся от фермы до сухого буерака, обозначенного кустарниковой порослью по склонам, чернели коробки трех мертвых танков: двух немецких — с развороченными бортами и одного нашего — взорванного.
Фашисты наверняка получили подкрепление. Ночью в их расположении слышался шум моторов и ощущалось движение. Но ни в глубине позиций, ни в первой линии не было заметно явных признаков, подтверждавших это предположение. Наоборот, вражеские окопы, прикрытые местами маскировочной сетью, казались безлюдными, пустующими.
— Ну что там? — нетерпеливо заерзав под боком, спросил Шведов. Ему хотелось взглянуть в бинокль самому, и он начинал тяготиться ожиданием очереди.
— Тишина, — неопределенно ответил Павел, сползая пониже и передавая ему бинокль. — По всей вероятности, готовность номер один.