Штучка
Шрифт:
А ведь теплело, тяжелело в груди. Вопреки тому, что сам решил же, что серьезно к Татьяне привязываться не будет, вопреки здравому смыслу. Она пробиралась в него как медленный, вкрадчивый яд, текла по венам вместе с кровью, впитывалась в кожу, и без нее уже как-то и не хотелось — ни просыпаться, ни попросту быть. Нужно бы остановиться, опомниться, взять себя в руки, но… Егора вело куда-то в сторону. Он боялся за Таню, он хотел, чтобы она была рядом, чтобы с ней все было в порядке.
— Ты голодная? — шепотом спросил Егор.
— Да я-то всегда, — Таня смешливо фыркнула, — но ты же сказал, что без разрешения врача мне антикалорийное
Егор не удержался — слегка прикусил кожу на ее шее. Совсем слегка, так что она тихонько ахнула, чтобы неповадно было его дразнить. Сказал — вчера, да. Когда предложил ей спать отдельно, в гостевой комнате. Несчастья в глазах у Татьяны от этого предложения было столько, будто Егор ей сообщил о смерти любимого котика. Согласился, оговорив условия «обета воздержания», сам же уже дважды слегка искусился его нарушить, потому, что в обнимку с конкретно этой девицей — как засыпать, так и просыпаться было одинаково… провоцирующе.
Ох, а ведь это был только день из их жизни вместе. А что будет к концу второй недели?
Перегрев
— А кто тут нарывается, а? — Танька от этого горячего опасного шепота втянула бы в плечи и голову и руки, но, увы, не была черепахой… Поэтому забила и продолжила «нарываться».
Это было утро. Томное утро через чертовых десять дней после выписки. За полчаса до срабатывания будильника Егора. Танька уже даже сожрала свои таблетки — во многом она и проснулась от накатившей из-за неловкого движения головной боли. Ну и вот, таблетки употребила, а пока они начинали действовать, Танька решила, что самое время ей обнаглеть и облапать соседа по кровати. Тем более он слишком вызывающе лежал — спиной к Таньке. Такой охренительной, красивой, широкоплечей спиной, на которую нельзя было смотреть и не испытывать острого желания прижиматься губами к этой коже, к этим лопаткам — да даже к чертовым ямочкам на пояснице. И невозможно было удержаться от искушения исследовать пальцами узор родинок, будто складывающихся в созвездия. Вот, на левой лопатке вышел идеальный Скорпион. Прям звездочка в звездочку, тьфу ты, родинка в родинку.
Егор перевернулся на другой бок и, сощурившись, уставился на Таньку.
— Бесишь, — раздраженно заметил, ловя ее запястья и отводя от своей кожи. — Ну нельзя же таким способом будить. Врач не разрешил.
— Накажешь? — Танька дерзко фыркнула. Очень надеялась, что-таки почешет в нем его деспотизм и уже получит долгожданную «трепку».
— Ох, наказал бы, — Егор притянул Таньку к себе, и она едва восторженно не запищала, ощутив его возбуждение собственным животом, — наказал бы так, чтоб ты только орать и смогла. А потом — чтобы не могла и этого. Но врач по-прежнему не разрешал. И пока не разрешит…
— Ну, Егор, — Танька чудом не захныкала, — ну я же нормально себя чувствую…
Она ужасно по нему соскучилась, она вскипала от одного лишь его прикосновения, кажется, скоро она могла случайно получить оргазм просто от того, что Васнецов на нее в принципе посмотрел. Нет, она могла и без этого, ей и без этого было хорошо, но с сексом — все было бы даже больше, чем хорошо, это был бы чертов божественный «all inclusive», грозящий сделать ее воспоминания об этих отношениях даже слишком радужными.
— Ох, солнышко, — пробормотал Егор, чуть подаваясь вперед и накрывая Танькино тело своим собственным. Горячие губы обожгли Танькину шею, выбивая из Танькиных же губ тихий стон удовольствия.
— Я тоже тебя хочу, — шепнул Егор, чуть прикусив мочку Танькиного уха, — вот даже не представляешь, как я хочу тебя, но нельзя, Тань, нельзя. Пока не разрешит врач.
Боже, как это было… Как это было обидно. Впрочем, ладно — если обходиться малым, то сейчас целоваться с Егором было охренительно. В груди щемило все, что там, в принципе, могло щемить. Казалось, безумные лягушки там устроили сейшн и, ни в чем себе не отказывая, прыгали, кувыркались, плясали, заставляя Танькину душу ходить ходуном.
Эти десять дней Танька испытывала желание вести дневник. Хотя сроду этим не занималась, но просто каждый день, каждый час хотелось зафиксировать не только в памяти, но и в чем повещественнее, хоть даже в буквах на бумаге, а позже перечитывать и охреневать от того, что Егор действительно так над Танькой трепетал. Казалось, еще чуть-чуть — и он пылинки в воздухе ловить начнет, лишь бы они на Танькину голову не садились. Нет. Если с Егором у нее ничего не выйдет, то в перспективе следующим Танькиным кавалером до самой пенсии станет кот. Потому что с задачей «оказаться лучше Васнецова» никакому другому мужчине было просто не справиться.
Нет, он по-прежнему был несносен, например, когда Танька получила стипендию и кинула большую ее часть Егору переводом с припиской «на прокорм больных и убогих», поймала обратный перевод за минуту с СМС-кой «оставь себе на чулки, детка». Он угорал над ней тогда целый вечер: «Ты серьезно думаешь, что ты жрешь столько, что я тут разоряюсь и не знаю, где денег взять?». Танька пыталась надуться, но… но честно говоря, не получилось. Получилось только, заразившись его настроением, самой слабо хихикать, радуясь, что обезболивающие позволяют это делать. Совестью она, конечно, угрызаться продолжила, тишком и молчком, но… Если Егора это все не напрягало — хрен с ним, она напрягаться не будет.
Но божечки, как Егор о ней заботился… Хотелось орать. Хотелось обнять его, сжать в руках и попросить остановиться. Потому что больше влюбиться, чем Танька уже была — было невозможно. Потому что она бы все равно не ослабела к нему ни одной частичкой чувства, даже если бы он не таскался с Танькой даже в душ, опасаясь, что она во время мытья приляжет в обморок и стукнется обо что-нибудь своей многострадальной башкой. И блин, как же горячо, безумно горячо было стоять с ним в обнимку под тугими водяными струями.
Сколько не целовались в душе, сколько не впивались друг в дружку губами, ладонями, даже кожей, казалось, пытались врасти друг в дружку — все равно было мало, не хватало этих поцелуев, чтобы утолить их голод друг по другу. Но это противное, саднящее чувство приходилось игнорировать. И до чего обидно, потому что, в принципе, к концу второй недели больничного Танька после того, как надиралась своих таблеток, чувствовала себя почти здоровой. Правда, когда действие лекарств ослабевало — становилось не до иллюзий о собственном состоянии, да. Но все-таки на второй зачет, как и на последующие, Танька все-таки добиралась и хоть и подозревала, что преподаватели ей слегка подыгрывают, но, все же она на зачетах отвечала, и отвечала по делу. Ну… Может, не так идеально, как обычно, и вот из-за этих своих ответов она бы саму себя отстаивать не стала, но это и не требовалось.