Штык и вера
Шрифт:
Издалека донесся быстрый перестук, и в поле зрения Степана Петровича на полном скаку выскочило полтора десятка всадников.
– Где? – Скакавший первым высокий крупный мужчина в кожаной, чуть отливающей в лунном свете куртке осадил коня и застыл над своими людьми.
Освещение проделало с ним скверную шутку. Цвет широкого лица казался трупно-белым, и затаившегося Степана Петровича пробрала жуть.
И не только из-за цвета атаманского лица. В воздухе непонятным образом разлилась угроза.
Бандиты что-то загомонили, но настолько тихо, что слов было почти не разобрать.
А потом вперед вытолкнули одного из пленников.
Шнайдер! Пусть нечасто Степану Петровичу доводилось видеть гражданина по борьбе с контрреволюцией, однако обознаться он не мог. Черные густые волосы, большой нос, толстые губы…
Глаза Яниса полыхнули красным. С мгновенным опозданием екнуло сердце Петровича. Оказывается, разные вещи – бороться с привычной опасностью и столкнуться с чем-то, чему и название не подберешь.
Пытаясь успокоиться, Степан Петрович невольно поискал взглядом факел, хотя бы огонек самокрутки, короче, хоть что-нибудь могущее дать такой отблеск.
Ничего. Только светила по-прежнему предательница луна. Звезды же можно было не принимать в расчет.
– Ты – Шнайдер? – спросил Янис.
Он ловко спрыгнул с седла, бросил поводья одному из сопровождавших его кавалеристов и встал рядом с членом правительства. Какое-то время они глядели друг другу в глаза, а затем Янис что-то очень тихо прошептал.
Шнайдер так же тихо ответил.
– Всем прочь! Пока не позову! – по-русски Янис выражался с сильным акцентом.
Его люди немедленно отошли в сторону, так чтобы не слышать разговора. Чувствовалось, ослушников Янис не любил.
О чем толковали пленник и атаман, не слышал, наверное, никто. Очень тихо велась беседа.
Степан Петрович не слышал беседы не только поэтому. Страх неожиданно усилился, перешел в необъяснимый ужас, и отставной солдат ни жив ни мертв приткнулся за забором.
О винтовке он напрочь позабыл. Как и о своем желании во что бы то ни стало уничтожить главаря.
По спине стекал холодный пот, руки сделались липкими, а сердце стучало так, что его должны были слышать далеко за окраинами города. И не было сил, чтобы отползти чуть подальше, получше спрятаться, попробовать избежать чего-то неведомого, но более страшного, чем сама смерть.
Только губы беззвучно шептали идущее из самой глубины души: «Спаси и сохрани меня, Господи! Спаси и сохрани…»
А от чего – не знал и не догадывался.
– Иван! – громкий голос атамана вывел Степана Петровича из
– Здеся! – Здоровый бандит собакой подскочил на зов хозяина.
– Проводишь Шнайдера, куда скажет. Головой отвечаешь, если что случится, – повелительно произнес Янис.
– А может…
– Никаких может. Это наш друг, – твердо сказал главарь. И громче добавил: – Остальным собираться! Есть план.
Уточнять, что за план, Янис не стал. Его и не спрашивали. Видно, не принято было.
Через минуту улица опустела. Пыхтя, уехал автомобиль, ускакал Янис со своими всадниками, следом гурьбой двинулись пешие бандиты.
Степан Петрович немного полежал в прежней позе.
Страх медленно уходил из него, и его место занимала досада. Не на кого-то, на себя. Был так близко, а выстрелить не сумел.
Но все же…
– Спасибо тебе, Господи, – прошептал Степан Петрович.
Пусть оплошал, но раз живой, обязан бороться.
Он подобрал сползшую на землю винтовку, открыл затвор и обнаружил, что патронов в магазине не было.
Да, оплошал. Ничего! Бывший солдат пошарил в карманах и с некоторой радостью обнаружил там две пачки патронов. Целых две!
Он привычно вогнал одну в трехлинейку, вторую же положил так, чтобы не выпала и в то же время была под рукой.
– Мы посмотрим. Мы еще посмотрим, – прошептал он и тронулся сквозь тьму.
Там, куда шел Степан Петрович, который час шел бой.
Он начался еще вечером задолго до нападения банды, когда накапливающиеся в окрестностях солдаты, подбодрив себя самогоном и злостью, двинулись к школе.
Мелькавшие то тут, то там штатские люди, кто в костюме, кто в кожанке, кто в простой рабочей блузе, почти непрерывно говорили о гидре контрреволюции, о ее оплоте – юнкерах, о том, как хорошо стало жить теперь и как плохо было раньше. Солдаты слушали, согласно матерясь в ответ, пока гнев не вырос настолько, что потребовал немедленных действий.
– Пущай оружие сдадут! Надо вырвать зубы у волчат, дабы кусаться не смогли! – выкрикнул кто-то, и толпа восприняла этот крик как законную цель своих действий.
– А там мы им покажем, – гораздо тише проговорил другой.
Возражений на это также не нашлось.
Решетка некстати преградила путь. Наиболее горячие попытались с ходу перемахнуть через смехотворную преграду.
– Стой! Стрелять будем! – Внутри двора клацнули затворы винтовок.
– Я вам так стрельну! – злобно выкрикнул солдат с бородой, растущей почти от глаз. – Костей не соберете!
И столько жестокости было в его крике, что молоденькие юнкера заколебались, дрогнули. Стволы винтовок невольно опустились, словно знамена перед победителем.