Схватка с ненавистью (с иллюстрациями)
Шрифт:
— У вас что, разведка или бордель? — взорвался майор. — Впрочем, вы поступили правильно, сообщив об этом мне. Мы ценим откровенность.
И не сдержался, со злостью грохнул кулаком об стол:
— Вонючий кот! Да не вы, а этот ваш, как его…
— Крук…
— Вот именно! А вы куда смотрели? Так ведь можно всю операцию провалить в самом начале! С каким настроением уйдет эта шлюха за кордон?
— Думаю, с прекрасным, — решился перебить шефа Боркун.
Гнев Стронга его не очень испугал. Наоборот, Боркун был доволен: удачно подставил Крука под удар. А то уж больно напористо прется тот в «вожди».
— Ладно, — сказал Стронг, — в ближайшее время подумаю, как навести порядок на вашей псарне. С документами для Гуляйвитер нормально?
Он никак не мог произнести эту идиотскую славянскую фамилию «Гуляйвитер» единым словом и делил ее пополам: «Гуляй-витер».
— Да, — демонстрировал служебное рвение Боркун. — У нее паперы на имя Ганны Божко — она ими будет пользоваться только первое время, пока не осмотрится. А дальше наши люди там, на Украине, передадут ей другой комплект документов, более подходящий для окончательной легализации.
— Не слишком ли сложно? Смотрите, себя не перехитрите.
— Смею вас заверить, все продумано до мельчайших деталей.
— Хорошо. Начинайте операцию.
Майор Стронг опять побагровел и крепко выругался:
— Блудливые мерзавцы!..
Разве можно иметь дело с человеком, который перед самой операцией тащит агента в свою постель? Хорошо, что Боркун рассказал ему эту препохабную историю: надо будет приглядеться к Круку…
Глава IX
— Удивляюсь, почему они не вызывают меня на допрос, — сказала Ганна.
— За этим дело не станет, — Леся сидела рядом с нею на койке. — Не волнуйся, позовут. А пока отдыхай, — посоветовала она доброжелательно.
Леся подошла к стене, вычертила шпилькой еще одну палочку.
— День прошел.
— И слава богу, — откликнулась из своего угла Яна. — Где-то сейчас мой Гнат?
— А у вдовицы какой-нибудь самогонку дует, — елейно ответила ей Леся. — Если его еще чекисты не шлепнули.
— Типун тебе на язык! — не на шутку разобиделась Яна.
Леся пересчитывала черточки своего «календаря»: «Тридцать два, тридцать три… сорок три…»
— Сорок восемь дней я уже здесь, — подвела итог.
Ганна поражалась этой девушке. По утрам занимается гимнастикой. Вытребовала разрешение на чтение книг. Всегда в хорошем настроении — песни поет. Умеет и пошутить и посочувствовать, если тоска нахлынет.
— Слухай, Подолянко, — тихо позвала она Лесю.
Такое псевдо было обозначено на папке «дело №…», которую случайно увидела она у следователя. Девушка не отозвалась.
— Подолянко!
— Ты кого? — удивилась Леся.
— Тебя зову, — серьезно сказала Ганна.
— Сроду меня так никто не звал, — резко сказала Леся. — Да и не с Подолья я…
«Осторожная», — отметила Ганна. И, действуя скорее по наитию, нежели по заранее продуманному плану, рассказала вдруг Лесе об оплошности следователя. Закончила словами:
— Второе твое псевдо — Мавка… Подолянка — Мавка… Гарно!
Леся покосилась на Яну — девушка уже спала. И тихо, но решительно открестилась от всего, что ей наговорила Ганна:
— Нет, это «им» не удалось мне пришить. Как ни пытались — не вышло. А сижу я по другому случаю.
— По какому, если не секрет? — живо заинтересовалась Ганна.
Раньше все ее попытки что-то выудить у Леси та мягко отклоняла, отделываясь шуткой или просто молчанием.
— За то, что я в Германии побывала.
— За это не карают. Многих девчат в неметчину угнали.
— А меня не угоняли. Я сама ездила.
Только сейчас Ганна поняла: Леся толкует о том, что по доброй воле в годы войны отправилась в Германию. Могло ли такое приключиться с украинской девушкой? Ганна засомневалась:
— Не могу поверить. Где ты там была?
— В Берлине…
День давно закончился. Узкое окошко будто затянули темно-синей шторкой — небо там, на воле, затянуло тучами. Мерно вышагивал часовой, позвякивая снаряжением. В тюрьме свои приметы времени. Ритм ее жизни меняется редко, только в силу чрезвычайных обстоятельств. И можно без часов, по тюремным звукам, точно знать, который сейчас час. Вот солдат остановился. Стукнула дверь в дальнем конце коридора. Снова грохот сапог. Приглушенный разговор.
Смена караула — полночь.
— Ну почему бы и не поверить? — спросила тихо Леся.
— Да как ты могла попасть туда, в Берлин? — Ганне не приходилось разыгрывать удивление, чувствовалось, что она до крайности заинтригована и еще не успела сделать для себя какие-либо выводы из неожиданной откровенности Леси. — Ты, сельская учительница-украинка… Что тебе было делать в Берлине? Боже мой, это ведь совсем другой мир!
— Конечно, — охотно согласилась Леся, — с нашей жизнью ничего, ну ничегошеньки общего. Небо и земля.
Она усмехнулась, и Ганна не увидела — почувствовала эту легкую, ироническую улыбку.
Она не обиделась. Леся имела право на иронию — не надо было так обнаруживать свою растерянность.
— Постой, — сообразила Ганна, — так тебя увезли в Германию в украинских эшелонах?
Леся живо вспомнила эти эшелоны: длинный ряд товарных вагонов, решетки на оконцах, рвутся из-за решеток стон и плач — едут «добровольно» в великую Германию украинские девчата-рабыни.