Схватка с ненавистью (с иллюстрациями)
Шрифт:
Рен спрашивал у какого-нибудь хлопца:
— Хочешь в сотню?
Тот пришибленно молчал, переминаясь с ноги на ногу.
— Дайте ему карабин! — приказывал Рен. Против парня ставили односельчанина-активиста.
— Убей его, он предал неньку-витчизну коммунистам и москалям.
Хлопец, случалось, швырял винтовку на землю, кричал больно и гневно:
— Убей лучше меня, бандюга проклятый!
Рен стрелял, и падал хлопец, а бандеровец вызывал другого. И снова:
— Хочешь в сотню, воевать против коммунистов?
Уловив чуть заметный перепуганный кивок, приказывал:
— Убей его! — тыкал нагайкой в сторону избитого, истерзанного ожиданием смерти селянина.
И, случалось, гремел выстрел. Рен удовлетворенно кивал: прошел хлопьяга аттентат [15] , кровь держит любого на привязи крепче всяких там слов и клятв.
Тактика у куренного была простая: он совершал налеты на села далеко от своих баз. Село еще горело, а Рен уже стремительно уходил со своей бандой в глубь леса, заметал следы, петлял по непролазным трущобам.
15
Аттентат — своеобразные «крестины» в бандитскую веру: участие в убийстве, налете на село и т. д.
Одновременно был Рен и руководителем — проводником краевого провода. Впрочем, к тому времени все рефентуры провода — пропаганды, хозяйственную и другие — разгромили чекисты. Уцелел лишь референт службы безпеки Сорока со своими людьми. Они обеспечивали банде «тылы», снабжали информацией, расправлялись с теми, у кого возникало желание уйти из леса.
Рен сидел в лесу, Сорока — в городе; они регулярно обменивались «штафетами» и грепсами.
Мудрый высоко ценил Рена. И действительно, нужна была незаурядная изворотливость, чтобы уйти от облав в то время, когда другие сотни были разгромлены.
За несколько месяцев до гибели Рен ушел на одну из запасных баз. Перед этим провел чистку среди своих людей. Всех, в ком сомневался, поодиночке уничтожил. Сделал это без излишнего шума, тихо и основательно, как и все, за что брался.
Приглашал к себе в бункер для «душевного» разговора.
— Трудно стало в лесу?
Парень мялся: не часто задавал батько такие вопросы. Тяжело шевелились мысли в голове, из которой лес да пожары начисто выветрили способность рассуждать здраво. Были это, как правило, малограмотные сельские хлопцы, силой загнанные в сотню. Детство — в наймах, в постоянной тоске по куску хлеба, в старании угодить хозяину. Юность — в сотнях, тот же хозяин или такой же чоловьяга, как хозяин, стал сотником. Опять гнись ниже, угождай, делай, что прикажут.
— Стреляйте, хлопцы, — кричал Рен во время очередной «акции», — я за вас перед богом и витчизной отвечу!
Стреляли хлопцы по безоружным и с каждым выстрелом все больше привязывали себя к лесу.
Но Злата знала, что даже эти тупые, способные только жечь хаты да брюхатить сельских девок люди, которых она называла не иначе как быдлом, и те порой задумывались: а что же дальше, сколько можно убивать? И начинали шептаться между собой, по слогам читать листовки, которые сбрасывали самолеты над лесами. Тогда и звал их поодиночке к себе Рен:
— И в самом деле лес — не брат и не сват, тяжко тут…
Тон доверительный, как раз для беседы «батька» с «сыном».
— Та ничого… — тянул хлопец.
Непонятно было, куда куренной гнет. И на всякий случай заверял Рена:
— Де вы, там и мы…
Рен объяснял, что принял решение часть людей перевести на легальное положение, чтобы сохранить их. Подчеркивал: самых преданных, таких, у кого ума побольше. Вручал документы, денег немного: «Завтра и уйдешь».
А назавтра встречали хлопца люди Сороки, валили на землю, набрасывали удавку. Рен приглашал следующего…
Так он очистил сотню и с наиболее верными людьми ушел к бункерам, которые берег на самый крайний случай. Бункера превратил в крепость, заминировал подходы к ним, организовал круглосуточное наблюдение за дальними и ближними подступами к своему штабу. И отсюда отдавал приказы своим уцелевшим бандитам, а собирал остатки разгромленных сотен, одиночек, затаившихся в лесах.
Рен терпеливо ждал разрешения центрального провода уйти на запад.
Мудрый говорил Злате, что такого приказа куренной не получил. Он был нужен проводу на «землях», а не в Мюнхене или Вене. Курьер, приказавший Рену держаться до последнего, назад не возвратился. Его судьба Мудрому неизвестна.
Что еще Злата знала о Рене? Что ненавидел он люто Советы и никогда бы добровольно не вышел из леса. Не мог он рассчитывать, что простят люди налеты его сотен. Что всю жизнь он боролся под желто-голубыми знаменами, был, по словам Мудрого, одним из наиболее верных людей.
— Рен не из тех, кто автомат бросит, — говорил Мудрый Злате, — он будет стрелять до конца и последнюю пулю сбережет для себя.
Так оно, очевидно, и случилось.
Известно стало, что окружили штаб Рена чекисты. Мудрый рассказывал, что удалось им выйти на Сороку, взяли они референта безпеки со всем его добром. И наверное, не выдержал Сорока, заговорил, спасая свою подлую шкуру, указал дорогу к штабу куренного. Чекисты бесшумно сняли охрану штаба, проложили стежку в минных заграждениях.
Куренного в Мюнхене посмертно наградили «Золотым крестом». В «Зоре» о нем был напечатан большой очерк. И ставил Мудрый Рена в пример тем молодым, которых школил в своей референтуре.
— Но ведь Рен провалился? — спросила как-то Злата Мудрого.
— Что значит молодая кровь… — по-стариковски рассудительно покачал головой Мудрый. И откровенно объяснил: — Держался Рен, пока мог. И мы знали, что не сегодня, так завтра ему конец. А в таком случае лучше мертвый герой, чем еще один нахлебник здесь, за кордоном.