Схватка с ненавистью (с иллюстрациями)
Шрифт:
Что иначе, Ганна и сама представляла. Стоит пересохнуть ручейку субсидий, и организация очутится на краю пропасти. Кроме разведки, с которой они установили контакты, их поддержать некому, потому что остальным после войны и своих дел хватает.
Как, где оборвалась цепочка, по которой шла Злата от Мюнхена на «земли»? Провал не был случайностью, она ничем себя не выдала, не обнаружила. Ее ждали… Но точно так же будут ждать и других, кого пошлют Мудрый и Крук. Они попадут в ловушку…
Ганна не могла найти ответы на свои вопросы. И не видела выхода — казалось, все и вся ополчились против нее.
Какой он уверенный в себе, этот полковник! Чуть опустил веки, задумался, будто и нет ему дела до какой-то Ганны Божко. Изредка проронит слово — два и молчит, сжигая папиросу за папиросой.
Ганна его боялась. Она решила стоять на своем до последнего, даже тогда, когда запирательство потеряет всякий смысл.
А потом последовало несколько очных ставок.
— Когда-нибудь вы встречались с этой женщиной?
— Нет.
— Что вы можете сказать об этом мужчине? Вы его знаете?
— Ничего не могу сказать. Первый раз вижу.
В кабинете следователя побывали тучный мужчина в чужом костюме, девушка примерно одного возраста с Ганной, какая-то женщина, одетая слишком пестро для своего возраста, еще один мужчина, бабушка, явно из села, другие люди. Все они внимательно и напряженно всматривались в Ганну, и все уже через несколько минут говорили одну и ту же фразу:
— Вижу впервые.
И Ганна подчеркнуто старательно присматривалась к этим людям и тоже отрицательно качала головой.
— Ничего не могу сказать.
Они проходили перед Ганной один за другим, и она чувствовала, что где-то здесь ей подготовлена ловушка. Знать бы где…
Наконец следователь сказал:
— Хватит. Вы не Божко. Это уже доказано.
— Не надо меня запугивать! — залилась багровым румянцем Ганна. — В конце концов, есть в этой стране закон и правосудие…
— Есть, — подтвердил полковник. — Вам воздастся должное. Объясните ей, кто были эти люди, — предложил он следователю.
— Здесь побывали те, кого настоящая Ганна Божко хорошо знала. И они тоже с нею неоднократно встречались. Начальник полиции местечка, где служил бургомистром Боцюн. Переводчица Галина Супруненко — она с Ганной работала в одном кабинете. Юрий Васильевич Хорунжий служил кучером у господина бургомистра и часто катал на легковой бричке его молодую супругу. Пелагея Жадан убирала в доме бургомистра…
— Хватит! — закричала Ганна. — Они ведь погибли! Это ложь!
— Поберегите нервы, — не повышая голоса, сказал полковник. — Вам они еще пригодятся. Как видите, эти люди живы…
— Ничего я вам больше не скажу. Хоть режьте меня на куски!
— Это те, кто вас послал сюда, резали людей на куски, полосовали ножами, рубили топорами… — сказал полковник. — Я это видел своими глазами.
— Дайте, ради бога, воды.
— Пожалуйста.
Он подождал, пока Ганна пришла в себя.
— Будете давать показания?
— Нет, — твердо сказала Ганна.
— Имейте в виду, не всегда молчание — золото.
— Я ничего не скажу.
И следователь и полковник видели — она действительно ничего не скажет. Ни сегодня, ни потом. Потому что превыше всего для нее были страх и ненависть — она боялась тех, кто се сюда послал, и ненавидела жизнь, которую так и не узнала…
Ганне казалось, что во всем виноват Мудрый. Это он послал ее с «легендой», которую чекисты разоблачили быстро и без труда. Разве не уверял ее эсбековец, что все знавшие Ганну Божко погибли? Это он направил ее. А сколько было сказано слов о надежности пути. Будь он трижды проклят, этот Мудрый, столкнувший ее в пропасть!
Но что же делать? Ее, Злату, не страшит будущее, не волнует личная судьба. Иа территории СССР она не успела сейчас совершить какие-либо преступления. А до прошлого им не докопаться. Несколько лет в лагерях… За это время многое может измениться. Пока человек живет, живет в нем и надежда.
Но операция провалена — с треском, по всем статьям. И это самое важное, о чем Злата думала теперь днем и ночью.
Она была фанатичкой, Злата Гуляйвитер, и когда Крук в ту последнюю ночь спросил ее: «Выдержишь?», ответила: «Я живу только ненавистью». — «Слава тебе уже плетет венок», — Крук умел говорить афоризмами. «Я вернусь», — пообещала Злата.
Она не вернется. И напрасно будут надеяться на нее те, кто послал. Пройдет не один месяц, прежде чем станет известно Мудрому о том, что ее взяли. Она сама предложила: чтобы свести риск до минимума, отзовется только после полной легализации. Двурогий месяц заглянул в окошко камеры.
— Леся, — позвала Злата.
— Чего тебе? — приподнялась на койке подруга.
— Мне крышка, — сказала Злата спокойно. — Они все сумели доказать.
— Что ты — это не ты? — спросила Леся.
— И тебе это известно?
— А оно сразу видно. Вначале я сомневалась, теперь нет.
— Но почему?
— Сложно это объяснить. Лучше скажи — есть какая-никакая надежда?
— Нет. Они потянули за нужную ниточку. Мне теперь отсюда не выбраться.
Леся ничего не сказала, не поддержала ни добрым, словом, ни участием Злату. Да и что могла сказать она, Мавка? Не тот был случай, чтобы разводить сантименты. Провозгласить разве: «Украина тебя не забудет! Мужайся!»? Так разве же это так? Не знает Украина эту особу, прибившуюся к ее берегам из далеких краев.