Схватка с ненавистью (с иллюстрациями)
Шрифт:
Отдельно было приписано для Боркуна:
«Не ищи свою записную книжку — она переслана по назначению. Дерьмовый из тебя эсбековец. Трус и шмаркач».
О какой записной книжке писал Щусь, Мудрый не знал. Это предстояло выяснить. Но ясно было, что ближайшее будущее ничего хорошего не сулит.
Глава XXIX
Связь со Златой Гуляйвитер прервалась, и Мудрый не смог ее восстановить. Видать, чекисты воспользовались болтовней «Зори» и приняли меры.
Мудрый
Жил журналист в маленькой каморке, которую снимал за гроши. Референту она напомнила могильный склеп. Сходство усиливалось тем, что стены каморки были из ноздреватого цемента. Много лет назад их побелили известкой, теперь она вытерлась, слиняла, посерела от многослойной пыли. Комната была узкой и длинной, в ней стояли железная солдатская кровать, грубо сколоченный из неоструганных досок стол и такой же стул. В углу громоздились пустые бутылки из-под расхожих сортов шнапса.
Мудрый недолго посидел на табурете, ощупывая взглядом комнату. Ему было ясно, что тайников здесь нет, ибо комната стояла голая, как одинокое дерево поздней осенью. Но он для порядка простучал и ощупал ее пядь за пядью. К удивлению своему, тайничок он все-таки обнаружил — в толстой крышке стола легко отодвигалась одна из планок. В углублении лежало простенькое обручальное колечко — когда-то давно, до войны, Щусь был женат на скромной дивчине из Тернополя. Хранил, наверное, он это кольцо как единственное напоминание о прежней жизни, казавшейся ему отсюда, из чужой земли, далеким и нереальным сном. У каждого человека есть свое право на память.
Нет, Щусь не мог быть агентом, засланным в стан ОУН, — в этом Мудрый был уверен. Потом он «беседовал» с Макивчуком. Этот шелудивый пес грохнулся на колени и, размазывая ладонями слезы на пухлых, дряблых щеках, клялся, что не хотел нанести ОУН никакого зла.
— Вы ж, друже референт, знаете мою жизнь лучше меня самого, — всхлипнул Макивчук.
— Знаю, — кивал Мудрый.
— Я посвятил ее великому делу борьбы…
— Не преувеличивайте, Левко Степанович, — равнодушно поправлял референт, — в своей жизни вы многим занимались…
— Все было, — угодливо соглашался Левко Степанович, — я говорю о самом главном.
— Наверное, мы вас пристрелим, — как о чем-то твердо решенном сообщил Мудрый.
Макивчук замер, не в силах оторвать голову от пола. Его била мелкая дрожь, и он напоминал жирного паука, которого пришпилили иглой.
— Пожалейте, — белыми губами прошептал он.
— Хорошо, — опять кивал Мудрый. — Мы вас пожалеем, а вы расскажете, при каких обстоятельствах и когда вас завербовали чекисты, и бумажку про то
— Нет! — закричал Макивчук. — Клянусь всем святым для меня!..
— Не надо, — поморщился Мудрый, — цену вашим клятвам мы знаем!
Как обычно, допрос он вел безликим, без интонаций голосом, который наводил смертельную тоску. Задавая вопросы, Мудрый смотрел мимо Макивчука, будто того не существовало. Сидел он сгорбившись, нахохлившись — усталый пожилой человек, которому скучно и жаль терять попусту время.
И это равнодушие нагоняло на Левка Степановича холодный ужас — он-то хорошо знал, в какие минуты и почему переставала интересовать чинов СБ судьба таких, как он.
— Пишите, — подвинул Мудрый Левку Степановичу лист бумаги. — Пишите, шановный…
Он, не повышая и не понижая голос, продиктовал Макивчуку текст «признания»; я, такой-то и такой-то, признаю, что был завербован ворогами в 1944 году и с тех пор стал их агентом… Передавал сведения о подпольных звеньях, выдал линию связи Мюнхен — «земли»… В чем собственноручно и расписываюсь…
— Почему в сорок четвертом? — только и хватило духу у Макивчука спросить.
— А когда вы последний раз видели тех большевиков? Конечно же, перед тем как кинуться на Запад, — вполне резонно объяснил референт СБ. Он аккуратно сложил листок бумаги, сунул его в папку. И предупредил: — Чтоб без фокусов.
Макивчук понял, что его не собираются убивать — зачем тогда расписка? — просто службе безопасности понадобился документ, при существовании которого за его жизнь теперь никто не даст и ломаного гроша.
Мудрый несколько недель пытался установить хоть какую-то связь с Гуляйвитер и ее группой. Он решился на крайнее средство — на свой страх и риск отправил одного из самых надежных своих курьеров. Курьер выбрал маршрут через Польшу, точнее, через Жешувское воеводство, которое неплохо знал — «гулял» по нему в сорок третьем в сотне Шпонтака. Курьер, хорошо проинструктированный и снаряженный, прошел сквозь польскую границу и… попал в засаду у Новой Гуты.
Мудрый вытер холодный пот только тогда, когда убедился, что курьер погиб в перестрелке: он считал, что мертвый связник всегда лучше схваченного.
Майор Стронг, которому доложили о неожиданном провале линии связи, отреагировал так, как от него и ждали: обозвал Мудрого, Боркуна и всех остальных вонючими ниггерами, приказал немедленно любыми способами возобновить контакты с Гуляйвитер. А пока, сказал он, субсидии на операцию будут временно прекращены. Судьба Макивчука Стронга не интересовала. «Своих ублюдков сами приводите в чувство», — сказал он.
Мудрый не мог знать, что Стронг тоже попал в неприятное положение: он успел доложить «наверх», что операция развивается успешно. Стронг снова и снова требовал к себе Мудрого и Боркуна и, багровея от гнева, давясь проклятиями, «советовал» немедленно, не теряя часа, найти выход.