Схватка с ненавистью
Шрифт:
Злата почувствовала легкое раздражение: дядя несколько дней назад неожиданно стал хозяином этого особняка и уже мог бы избавиться от этого старого хлама. Он позвонил ей сегодня днем: приди да приди, давно не виделись. Злата не любила визиты к родственникам. Начинались охи и ахи, часами длились бесцельные, бессодержательные разговоры. Но сегодня от встречи она не смогла уклониться. Дядя, Левко Макивчук, стал редактором газеты «Зоря» и подготовил ее первый номер. Было решено отметить это незаурядное событие в кругу старых борцов за «вильну соборну Украину».
Злата принадлежала к младшему поколению националистов. Но и ей было уже что вспомнить. Люди осведомленные знали, что в биографии племянницы редактора Златы Гуляйвитер («Веселка») – рейды в сорок третьем году по Львовщине, два «путешествия» по нелегальным тропам в качестве курьера в сорок пятом.
Но известно это было немногим, а Злата старалась, чтобы в ее прошлом кто попало не копался. Для всех она была просто Златой Гуляйвитер, симпатичной дивчиной, увлекавшейся историей, пробовавшей силы в журналистике.
Тетка попросила Злату прийти сегодня пораньше, чтобы подготовиться к приему гостей.
Давно, когда Злата была совсем маленькой, ее отец однажды ушел и не возвратился. Позже она узнала, что был отец курьером, поддерживавшим связь между националистическим центром за кордоном и нелегальной организацией националистов на территории Советской Украины. Отец не вернется – это было ясно. Мать Златы перестала его ждать и сошлась с владельцем ресторана «Подол». Держал ресторацию петлюровец Панас Тихий – удалось ему бежать с Украины не с пустыми руками. Он заставил Злату подавать пиво клиентам, улыбаться толстым, разжиревшим на немецких сосисках таким же, как и он, петлюровцам.
А мама пела им украинские песни, по ночам плакала и много курила – к утру набиралась полная пепельница окурков дешевых сигарет.
Потом она умерла.
Злата пошла к дяде, брату матери, Левку Степановичу, и сказала:
– Возьмите меня из ресторации. А то и я умру, как матуся.
– Прокляти петлюры, – злобно сказал Левко Степанович, – замордували дытынку!
Он был сторонником гетмана Скоропадского, с Украины сбежал еще в 1918 году в одном жупане и теперь бедствовал, обивал пороги более удачливых земляков. Но Злату приютил, одел, подкормил и послал учиться.
С годами дела у него пошли лучше, он стал пописывать в газетки и еженедельники, издававшиеся националистической эмиграцией, собрался с духом и высидел за облезлым письменным столом книжку: «Мы в майбутний Европи», в которой поделился своими мыслями о будущем украинских национальных идей. Это будущее, по Макивчуку, зиждилось на двух китах: союзе с германским национал-социализмом и единении всех «здоровых украинских сил», осевших в Праге, Вене, Берлине и других столицах и, к сожалению автора, раздираемых противоречиями и ссорами.
Брошюрка Макивчука являла собою смесь полубезумных идей, в большинстве своем надерганных из речей Гитлера, Розенберга и других нацистов. Весьма свободно оперируя некоторыми историческими фактами, пан Макивчук пришел к неожиданному выводу, что Киев когда-то был центром варяжского государства. И поэтому у украинцев ярко выражены «нордические» черты, что ставит их в особое положение по отношению к великороссам.
Сделал пан Макивчук и ряд других ошеломляющих исторических открытий. В частности, он пришел к выводу, что Крым является германской территорией, так как там якобы еще в XVI веке жили последние готы. И будет разумно, писал Макивчук, именовать в связи с этим Крым «Готенландом».
За такое «открытие» единомышленники пообещали придушить Левка Макивчука в темном углу – даже им подтасовка фактов показалась подлой: Левко оптом и в розницу «торговал» украинскими территориями.
Разделавшись с прошлым, взялся Макивчук за планировку будущего. Украина станет великим союзником национал-социалистской Германии, утверждал он, в ее движении на Восток. Она даст рейху уголь и хлеб, мясо и руду, фрукты и сталь; она примет всех, кто захочет очистить от москалей ее просторы. Надо только дать ей возможность получить «самостоятельность» и искоренить еврейско-большевистское влияние. А для этого запретить на Украине русский язык и поощрять всеми мерами пропаганду немецкого языка и арийской культуры. Рецепты были нехитрые, и все знали, где Левко Макивчук их позаимствовал.
Словом, пан Макивчук брал свое, что называется, с ходу: нацисты не могли не оценить его «эрудицию и широту взглядов».
И они оценили. Герр Макивчук был приглашен в ведомство Розенберга и удостоился официальной похвалы, а также материальной поддержки, дабы мог продолжать свои научные изыскания.
Итак, книгу заметили – и Макивчук пошел в гору. Скоро о нем заговорили, как о «ведущем национальном публицисте».
Когда Злате исполнилось восемнадцать, Левко Степанович открыл ей тайну исчезновения отца. Он сказал, что во время рейса на Украину отец Златы был схвачен советскими пограничниками. Очевидно, его сослали в лагеря – там и погиб.
– Я б не сказал, что отец твой был прекрасным человеком, но он остался в нашей памяти мужественным борцом, – такими словами закончил свой печальный рассказ Левко Степанович.
Жена его, Евгения, вытерла сухие глаза квитчатым рушником. На добродушном, заплывшем жиром лице ее не было видно горя. О, она б многое могла рассказать Злате о ее датусе. Если грабители с большой дороги – борцы, тогда, конечно, – вечная им память. Разве не Гуляйвитер обирал до исподнего своих же земляков, когда очутились после бегства с Украины в лагерях репатриантов? Сотник Гуляйвитер – упокой, господи, его душу! – добросердечием не отличался, жену свою и ту стегал канчуком. За что только она сохла по такому волоцюге? Злодий, одним словом, его еще до семнадцатого года из университета Святого Владимира выперли, так он в писарчуки подался, а при Центральной раде выбился в люди, стал старшиной. Но и храбрый был, этого не отнимешь. И здесь, на чужбине, семье не дал с голоду помереть, еще и Левка поддержал. А когда спрашивала Евгения, откуда у него деньги, смеялся:
– Ветер принес, я ему брат, недаром зовут Гуляйвитром. Бери и не интересуйся, в наши дни любопытных не любят.
Брала и не расспрашивала больше.
Многое могла бы рассказать Злате тетка Евгения, но научилась за долгие годы на чужбине молчать. Не хочет Левко, чтобы дивчинка всю правду знала, значит, так надо, ему виднее, он умный, а она как была поповской дочкой, так и осталась, хоть и занесло ее от родного села в тридевятое царство, тридесятое государство.
Толстая, добрая тетка Евгения и на чужой земле пыталась жить так, как учила ее матушка: варила варенье, истово била поклоны перед иконами, обвешивала каждое временное пристанище рушниками, подавала на стол своему Левку вареники и галушки.