Схватка в западне

Великанов Николай Тимофеевич

Восвояси, в станицу Селькинскую, Тимофею с Любушкой уехать не удалось. Ехать, собственно, было не к кому. Отец умер в четырнадцатом году, мать еще раньше — в одиннадцатом. Из родства тулагинского в Селькинской жила лишь двоюродная тетка. Повидаться с ней надо бы, но события развернулись так, что поездку пришлось отложить. Перешедший границу в конце января атаман Семенов с четырехтысячным особым маньчжурским отрядом захватил значительную территорию юга Забайкалья и в конце февраля уже приблизился к Таежной.

В станицу прибыли посланцы Лазо, казаки-агитаторы из

первого Аргунского казачьего полка, выступившего вместе с двумя сотнями читинских красногвардейцев-рабочих против семеновцев. Тимофей и Софрон примкнули к аргунцам. Любушка осталась в доме Субботовых…

Первый бой в рядах бойцов Красной гвардии против Семенова Тимофей и Софрон приняли под Даурией. А сколько еще им пришлось драться с белыми — под Агой, Оловянной, Борзей, Мациевской… Особенно трудными были бои в середине июля на подступах к Тавын-Тологою. За личную храбрость и умелое командование сотней (Тулагин к тому времени был избран сотником), проявленные при штурме пятиглавой сопки, Лазо от имени военно-революционного штаба Забайкалья вручил Тимофею почетное оружие — револьвер системы Смита — Вессона с выгравированной надписью…

А Любушка все жила у родителей Субботова. Жила в тревожном ожидании вестей о Тимофее.

Встретились они лишь в конце июля, когда последние остатки семеновских банд были выбиты с забайкальской земли. Командир полка разрешил Тулагину съездить за женой. Тимофей пристроил ее в санитарный взвод. Теперь они были вместе. Но ненадолго. Судьба снова разлучила их.

Сегодня этой разлуке шел пятнадцатый день.

* * *

Чернозеров кряхтя поднялся, проговорил:

— Отдохнули, однако… — Он осекся, указал рукой в сторону заимки. — Верховые? Прямиком, кажись, до нас.

Тулагин увидел спускавшихся в елань с восточного склона сопок конников. Человек тридцать. Это были его ребята. Собрал-таки Субботов до взвода бойцов. Молодчина, Софрон!

Не чувствуя под собой ног, Тимофей побежал к заимке. Конники уже спешились, расседлывали лошадей. Вон Хмарин, могучий, немного неуклюжий, враскачку направился к колодцу. А это самый маленький боец сотни, казак Каргинской станицы Пляскин, шустрый, вечно в движении, колобком покатился в избу. Степенный Глинов, разнуздав чалую кобылу, присел на корточки. Видимо, цигарку закручивает.

Субботов, завидев бегущего Тимофея, поспешил ему навстречу!

— Запалишься. Разве можно тебе такой прытью-то?

Тулагин в изнеможении упал в протянутые Софроновы рука, обхватил друга за плечи:

— Ничего, сейчас отдышусь… Собрал? Привел ребят?!

Софрон улыбался:

— Принимай, командир, тридцать шесть сабель.

5

Варвара захлопотала с ужином.

— Давай-ка, командир, мне помощников победовее, — потребовала она у Тулагина. Ее большие серые глаза озорно стреляли по казакам. — Вон того красавца чубатого, — указала на Глинова. — И против него не возражаем, — теперь кивнула в сторону Ухватеева. Усмехнулась, оглядывая «колобка» Пляскина: — Маленький тоже, сгодится.

Чернозеров

вытащил из сарая вместительный котел:

— Давно, однако, в ем ничего не варилось.

Он передал посудину подоспевшему Пляскину, а сам вместе с Хмариным повернул к стайке. Вдвоем поймали ядреного барана с круто закрученными рогами.

— Нажировался, будя, — бубнил басом старик. — Жалковато оно, конечно. Дык все одно: на семя не гожий уже, теперь люди пущай мясцом твоим подживутся.

Тимофей уловил в голосе старика жалостливые нотки, проговорил:

— Ничего, Илья Иваныч, за народной властью твое добро не пропадет. Разобьем Семенова, все возвернем.

Жареного и пареного хватило бы на целую сотню. Чернозеров угощал от души. И на самогон не поскупился, выставив на стол ведерный лагун.

— Помяните Федюху, сына мово. Тоже ведь был красногвардейцем.

После ужина бойцы кто где раскидались на сон. Тимофей с Софроном вышли на улицу проверить посты. После обхода караульных Софрон спросил Тулагина:

— Ну как? По солнцу или с рассветом двинемся?

— Мне кажется, лучше пораньше, — сказал Тимофей, — чтобы Серебровскую потемну миновать.

— А чего опасаться Серебровскую? В ней сейчас, кроме есаула Кормилова, твоего крестника, и десятка казаков, никого больше нет. Поручик Калбанский увел эскадрон куда-то.

Тимофей усмехнулся:

— В гости к есаулу бы заглянуть. Должок отдать…

— А что? Давай заглянем. У ребят руки чешутся.

— С зарею бы в станицу нагрянуть, чтобы в постелях, тепленькими, застать Кормилова и его вояк.

— А што? Вполне можем.

— Значит, пораньше выезжаем.

Подъем сыграли спозаранку. Конники наскоро подкрепились тем, что осталось от ужина, заседлали лошадей.

Уходящая ночь бодрила колючей прохладой.

— Утренники уж на осень поглядывают, — накинул на плечи ергач Чернозеров. — Мерзну. Дык дряхлеем.

Старик провожал тулагинцев до молодого березняка, где в высокотравье вилась таежная стежка.

— Ты, паря, хорошенько примечай эту нашу лесную тропину, — напутствовал он Тимофея. — По ей ты и отряд твой безо всякой опаски на перевал выведете, а там с него — до самой станицы. По етой тропике, што у бога за пазухой. На ей вы никого, однако, не встретите. А уж дале — как придется. Поостерегаться надобно. Хотя на Марьевку, Колонгу, Михайловский хутор дорога не шибко людна.

Тимофей обнял старика:

— Спасибо за все! Что подобрали, выходили… Вовеки буду помнить.

Он сел на коня. Чернозеров тронул напоследок колено Тимофея:

— Жалко, однако, прощеваться с тобой. Привыкли к тебе мы с Варварой. Дык што поделаешь. Храни тебя бог…

У перевала Тулагин оглянулся на заимку. В предрассветной серости она увиделась ему сиротливой, маленькой, будто тонущей в густой приозерной осоке. На лугу, поодаль от избы, между низкими копешками сена, застыла одинокая женская фигура.