Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь
Шрифт:
В подобных захолустных городах мандаринам, должно быть, скука смертная, и они были рады-радехоньки заезжим путешественникам, доставившим им случай развлечься треском китайских потешных огней. Особенно были комичны проводы экспедиции в городе Ли-юань. Сам мандарин выехал верхом проводить нас; шествие открывали пешие солдаты в официальных костюмах, с секирами в руках; впереди мандарина несли красный балдахин. У городских ворот были выстроены войска, т. е. человек двадцать, одетых в униформу; по местным рассказам, в Ли-юане полагается содержать отряд в 300 человек, но мандарины, по исстари заведенному порядку, держат только 20 или 30 солдат, а сбор на остальных кладут себе в карман. При нашем приближении к этому войску, раздался треск: разорвали
Большие генералы таких оваций нам не делали, но все наши просьбы исполняли с предупредительностью. В особенности очень был любезен с нами сининский чин-цсай или, как его зовут, также амбань. Чин-цсай – собственно правитель инородцев, обитающих в тибетской провинции Амдо; чин-цсай значит посол; это посол от императора к народам Амдо. Чин-цсай дал нам охранный лист и, кроме того, во все подчиненные города разослал предписания оказывать нам содействие. Для нас специально ладили дороги и исправляли мосты; в долине реки Пуцзянь запущенные мосты задержали дальнейшее движение экспедиции; был выслан особый отряд под начальством какого-то чина, и два моста были исправлены, а третий был совсем заново сделан, так как он был совсем разрушен водой и были целы только устои. В опасных местах нам давали конвой; так, в промежутке между городами Гуй-дуй и Боу-нань нас провожал отряд из 20 китайских и 20 тангутских солдат.
Письма из России мы получали раза три в год; они приходили обыкновенно в Синин, на имя чин-цсая, и чин-цсай присылал их нам с чиновником; если мы находились в глухих частях Тибета, а без нас приходила в Синин почта, чин-цсай начинал разыскивать нас; он слал одного курьера за другим в пограничный город узнать, нет ли о нас каких слухов. Если мы, получив пекинскую почту, медлили своим ответом на нее, чин-цсай присылал чиновника справиться, почему мы не доставляем свою почту, не обиделись ли мы на него. Письма чин-цсая нам были очень полезны в пути; благодаря им, мы имели хороший прием не только в китайских городах, но и в буддийских монастырях.
Когда мы прибыли в богатый монастырь Лабран, монахи отвели под экспедицию два больших дома и объявили нам, что, если мы хотим, монастырь возьмет на свое содержание весь наш скот и наших людей на все время нашего пребывания в монастыре, а «гэгэн Джаянь джаппасэнь» – главное духовное лицо в монастыре – предложил нам дать письмо к монгольской княгине, вдове Срювана, кочевья которой находятся к югу от Лабрана, и, кроме того, на случай, если б мы это предложение приняли, обещал дать нам военный конвой (гэгэн в то же время и светский правитель, и имеет войско).
К сожалению, мы должны были отказаться от этого предложения; предложение же было заманчиво – мы могли бы этим путем легко пройти к вершинам Желтой реки и в провинцию Кам, получая рекомендательные письма от одного князя к другому. Такие же благоприятные последствия для экспедиции имело и другое письмо чин-цсая к монахам монастыря Гумбум. Только раза два китайское начальство пробовало было поставить нам препятствия идти по маршруту, который мы сами себе наметили. Так, сининский чин-цсай отговаривал нас идти в Мин-чжу горной дорогой через Гуй-дуй и Лабран, и потом мандарин города Сигу отсоветовал идти проселочной дорогой в Сун-пан, но и на этот раз все объясняется другими причинами, а не каким-нибудь желанием что-то скрыть от иностранных путешественников.
Дело в том, что пекинская бумага имеет такое решительное значение в китайской провинции, какое у нас – министерская бумага; написано из Пекина мандарину, что он отвечает за жизнь и имущество путешественника, – конечно, он и будет бояться отпустить его в глухие места, где его власть слаба или и совсем не чувствуется. А бывали случаи, что мандарин платился местом за несчастье, которое стряслось с каким-нибудь европейцем, например французским миссионером. Мандарин города Сигу долго настаивал на своем, но сейчас же уступил, как только мы согласились дать ему письмо, в котором было сказано, что мы не будем предъявлять к нему никаких претензий, если на нас на той дороге, которую мы избрали, нападут разбойники и ограбят нас.
Расскажу забавный анекдот о том, как сининское начальство мучилось с пакетом, полученным на имя Н. М. Пржевальского. Генерал Пржевальский в это время находился в Центральном Тибете, в 1000 верстах от Синина; посылать туда одного человека – значило бы судьбу его подвергнуть случайностям, а посылать целый отряд с одним пакетом – слишком дорого; что было делать с пакетом? Порешили послать его ко мне, а я в то время зимовал в 200 верстах от Синина. Конечно, я возвратил пакет в Синин. Когда мы сами приехали в Синин, к нам снова принесли пакет и спрашивают, что мы посоветуем с ним сделать. Так как мы уже знали, что в это время генерал Пржевальский двинулся в Россию, мы посоветовали отправить пакет в Пекин в русское посольство. После того мы сходили в Сычуань, перезимовали в Гумбуме и весной явились в Синин, проститься с чин-цсаем; злополучный пакет все еще не уехал из Синина; его принесли к нам чуть ли не в четвертый раз и просили увезти его в Россию. Пакет пролежал в Синине более года, и, вероятно, потому, что канцелярия сининского амбаня боялась возвратить его в Пекин; оттуда мог прийти запрос, почему конверт не был передан русскому генералу, когда он был в пределах края.
Этой боязнью, как бы не ответить за путешественника, по всей вероятности, и следует объяснить все те прижимки, которые делают мандарины, чтобы направить путешественника по большой, густонаселенной дороге, и то навязывание конвоя, от которого нам не было никакой возможности отделаться. Может быть, и в самом деле этот конвой спас нас не от одного лишнего недоразумения; в какой мере мы обязаны благодарностью мандаринам за него, мы судить не можем, потому что без конвоя почти не путешествовали.
Одно только обстоятельство возбуждало в нас досаду на мандаринов – это то, что они не могли защитить наши квартиры от нашествия толпы. Но и в этом деле можно для них найти оправдание. Китайские мандарины боятся до смерти толпы и ее толков; по крайней мере, я такое вынес впечатление из жизни в китайской среде. Сининский чин-цсай принял нас очень торжественно, в присутствии всех других генералов и важных чиновников в городе, но этот созыв генералов вовсе не означал особого почета, который он хотел сделать иностранцам; он просто не смел сделать аудиенции в своей частной квартире, чтоб не возбудить глупых толков в сининском обществе; он принимал нас не только в присутствии других чиновников, но даже в присутствии простонародной толпы, так как дело происходило в веранде одной кумирни, и простолюдины, разносчики, извозчики толпились у перил, над которыми сидели мандарины. К увеличению курьеза, г. Скасси предложил чин-цсаю снять с него фотографию; была привезена из гостиницы камера, и посол китайского императора к народам Амдо должен был позировать публично перед этой толпой и добродушно бездействовать, когда какой-нибудь оборванец, протискавшись вперед, вставлял свою голову между мандарином и камерой, чтобы заглянуть в объектив.
Яснее мне довелось убедиться в этой политике мандаринов, когда я зимовал в селении Ничже. Однажды местный чиновник обратился к моему слуге с вопросом: «Не даст ли твой барин что-нибудь на нашу деревенскую школу?» Узнав об этом желании мандарина, я послал с своим слугою два с половиною лана серебра. Слуга принес серебро назад и передал такие слова мандарина: «Так не делается в благоустроенном государстве. Народ может подумать, что русский путешественник дал больше, мандарин же скрыл часть. А нужно сделать это публично!» Он обещал назавтра прийти ко мне сам и действительно пришел в сопровождении других чинов, тоже с шариками на шапках. Главный чиновник предварительно сказал речь о том, что грамотность полезна, с распространением грамотности уменьшится число воров в государстве, потом публично принял мое серебро и вписал в красную книгу.