Сибирь
Шрифт:
Осквернительно…
— Шибко душно в избе, ребята! Выйдем на перекур во двор! — Раскачиваясь на костылях, Тимофей шагает за круг. Парни с гулом устремляются в дверь. Тела парней выталкивают урядника на улицу, как пробку из бутылки…
С вечерки шли втроем: по бокам Маша и Катя, в середине Тимофей на костылях. Разговаривали обо всем понемногу. Катя понимала: она здесь лишняя. Несколько раз порывалась убежать вперед, но Тимофей придерживал ее.
— Доведу вас с Машей до самого дома. Одной нельзя! Парни обнахалились обидеть могут. На вечерке тебя,
— Да ты что, Тимофей? Обидеть! Что я, бессловесная? — настаивала на своем Катя.
— Ночь, Катюша! Слов твоих никто не услышит…
Наконец дошли до лукьяновской усадьбы. Катя заспешила в дом. Двери оказались незапертыми. Таков тут обычай: крючок в петлю забрасывает тот, кто приходит последним.
Катя осторожно, стараясь не разбудить старших Лукьяновых, прошла в горницу, разделась в темноте, легла в постель.
В доме было тихо. Где-то в углу засвиристели сверчки, но быстро смолкли. В курятнике, под глинобитной печкой прокричал петух. Но тоже умолк под недовольное квохтанье сонных кур. Катя лежала, прислушивалась вот-вот должна была войти Маша. Она осталась с Тимофеем на улице "на секундочку". Но шли минуты, а Маша не приходила. "Озябнут, бедняги! Морозит! — думала Катя, но ни Машу, ни Тимофея не осудила. — Да неужели бы побоялась я мороза, если б сейчас оказалась на улице с Ваней? Силой бы в дом меня не загнали…"
Она уснула, так и не дождавшись Маши. Но очнулась рано, чуть только заслышав шаги Татьяны Никапоровны, доносившиеся из прихожей. Еще вчера она составила в уме особый расчет на этот ранний утренний час. Ей необходимо хоть на десять минут оказаться наедине с самим Лукьяновым. Фотография… Надо же сделать хоть первую попытку выяснить кое-что.
Маша едва ли соскочит сейчас. У Татьяны Никаноровны куча дел во дворе и у печки. Конечно, Степан Димитриевич после дороги может и не встать рано, но кто его знает. Ведь наверняка он привык в тайге вставать чуть свет.
Катя оделась и вышла в прихожую. В печи уже пылали дрова, гудела железная печка… Степан Димитриевич сидел у стола и в полусумраке курил. Катя присела к нему на лавку, осведомилась, как он себя чувствует после выхода из тайги.
— Отдохнул, Катюша! Ночь-то в зимнюю пору длинная. И так ляжешь и этак повернешься, а ей все конца нету. А ты-то что так рано поднялась? Спала бы себе на здоровье!
— Выспалась, Степан Димитрич. А вставать привыкла рано. Живу от типографии далеко, чтоб вовремя на работу поспеть, за целый час до звонка надо выходить, — присочинила Катя.
— Нелегкое дело в молодые годы, — посочувствовал Лукьянов.
— Приучила себя, — вздохнула Катя.
— Ко всему привыкнуть можно, — согласился Лукьянов и, про себя решив, что на этом разговор с Катей закончится, запыхал цигаркой, выпуская через ноздри струи едкого дыма. Но девушка уходить не собиралась.
Лукьянов замахал широкой ладонью перед Катиным лицом, разгоняя дым.
— Обкурил я тебя, Катюша, — извинительным тоном сказал Лукьянов, вопросительно поглядывая на девушку.
— А, не беда! Я как-то к табачному дыму равнодушна, — усмехнулась Катя и заговорила сразу о другом: — Очень заинтересовали меня ваши охотничьи обычаи, Степан Димитрич. Любопытно…
— Неизвестное,
— И когда же вы теперь снова в тайгу, Степан Димитрич? — спросила Катя, прислушиваясь к шагам Татьяны Никаноровны, суетившейся за перегородкой в кути, и опасаясь, что она может помешать разговору с Лукьяновым.
— Зимой два захода у меня в тайгу будет: после рождества недели на две, на три, а потом в начале марта.
— Опять за пушным зверем?
— За ним.
— И всю жизнь в одно и то же место ходите?
— Что ты, Катя! За жизнь-то во многих местах довелось мне побывать! Катя думала, что Лукьянов начнет перечислять эти места, но он жадно курнул и замолчал.
— А вы, оказывается, и рыбалкой занимаетесь, Степан Димитрич. На стене препотешная фотография у вас висит. Та щука небось пуда два весила? — Кате не терпелось, и она упорно направляла разговор в нужное ей русло.
— Не взвешивали, Катя, эту щуку. Но была огромная, чуть не с меня ростом, — усмехнулся Лукьянов. — Водятся такие великаны по таежным рекам, в омутах и курьях. На жерлицу с живцом берутся. В сеть или в невод их не возьмешь. Всю дель исполосуют, наделают "проломов" и сами уйдут и всю рыбу выпустят… А с жерлицы тоже взять ее, холеру, непросто. С берега потянешь — сорвется с крючка или бечеву оборвет… С обласка берем. Подтягиваешь ее по воде к борту, а сам багор наготове держишь… Чуть голова покажется бей точно в лоб. А пропалишь или ударишь слабо — выкупает, язва, перевернет обласок, как ореховую скорлупку… — Лукьянов готов был и дальше рассказывать о тайнах лова больших щук, но Катя прервала его:
— А на рыбалке у вас тоже артель, как и на охоте?
Там, на снимке, ваши артельские?
— Какие там артельские! И не рыбаки это и не охотники, Катя. Совсем это другие люди, — с некоторой долей таинственности в голосе сказал Лукьянов и многозначительно умолк.
— А, поняла! Должно быть, ссыльные, — поспешила Катя.
— И опять же нет. Ученые это люди, Катя! — Гордость послышалась в голосе Лукьянова. — Тот, что с бородой, — профессор, Венедикт Петрович Лихачев прозывают его. А молодой — его племянник, студент Акимов Иван Иванович. А звал я его просто Ваней, сам он велел мне не навеличивать его. Молод, дескать, я для этого. Но скажу тебе, Катюша, хоть он и молод, а в своем деле горазд был. Бывалоча, схватятся они с профессором в споре, аж страх берет. Оба тычут пальцами в карты или в книги, доказывают друг другу…
Нашему-то брату, неучу, конешно, их разговор — секрет за семью печатями, а все ж и у нас голова на плечах.
— Ой, интересно-то как, Степан Димитрич! Расскажите, пожалуйста, расскажите! — Катя будто вспыхнула вся, заблестели ее глаза, загорелось возбуждением лицо, придвинулась поближе к Лукьянову. Ее жгучее любопытство словно опалило Степана Димитриевича. Он подался всем корпусом навстречу девушке, загасил цигарку, приткнув ее к подоконнику.
— Про это, Катюша, про все за день не расскажешь. — Лукьянов повеселел, приосанился, хлопнул широкой ладошкой о стол. — Одним словом, хорошая жизнь была у меня. Лучше тех лет не было.