Сибирь
Шрифт:
То, что Маша Лукьянова привела свою городскую подругу на вечерку, все заметили, но, поди ж ты, никто не думал, что незнакомка бросит в Петькину шапку свой фантик. "Они, эти городские, по обыкновению страшные задавалы, все деревенское для них чужое, а эта, смотри-ка, не побрезговала, встряла на вечерке в игру!.."
Ее доверие к лукьяновской молодежи как-то невольно располагает, но и настораживает всех. Особенно придирчиво осматривают Катю девчата. Уж не вздумала ли эта залетная птаха из города присмотреть себе здесь, в Лукьяновке, женишка?! Ну-ну, пусть на это сильно-то не рассчитывает! Жених по нонешним военным временам — товар шибко дорогой. К тому же невест в Лукьяновке и без нее предостаточно. Присматриваются, зыркают глазищами по
Катя смущена, горит румянцем ее лицо, вспыхивают возбужденным блеском глаза. Она чувствует, что ее разглядывают и так и этак, как обновку. Если б можно было, то и потрогали бы ее руками, повернули спиной, боком. Она в длинной юбке, в кофте из розового поплина. Косы сложены подсолнухом. Ну, ничего, ничего, спокойно… Пусть приглядываются. Не впервые ей приходится попадать под взгляды незнакомых людей. То, что могут лукьяновские, сумеет и она. Питерские, да еще с Бестужевских курсов, тоже не лыком шиты.
Умеют и спеть и сплясать, а что касается декламации, то, пожалуйста, с превеяиким удовольствием. Только вот что прочитать?! Надо что-то такое, чтобы тронуло молодые сердца. Катя много стихов знает наизусть. Пушкин, Лермонтов, Некрасов… Здесь, в деревне, очень уместен будет Суриков… Что-нибудь про деревенскую нужду, про печаль бедняков… Нет! Вдруг Катя вспоминает стихотворение, которое написал неизвестный ей поэт.
Перед отъездом сюда, в Сибирь, вместе с другими товарищами по подпольной работе она ездила в Лугу.
Там на переформировке стоят воинские части. Многомного солдат. Она проникла в казармы, искала якобы свою судьбу — мужа… Недавно после ранения он вернулся в часть, чтобы следовать снова на фронт. Искала, искала, да и не нашла. Может быть, уже отбыл. Зато встретила других солдат, разговорилась о войне, о жизни… Вот тут-то и пригодились стихи, которые прочитала окружившим ее парням, одетым в потрепанные, стираные-перестираные гимнастерки и штаны, в починенные ботинки с обмотками.
Стихи, которые она читала солдатам в Луге, дал ей брат.
— Возьми, Катюха, на случай, если для речи условий не сложится. По форме доходчивее, а по существу вполне заменит доклад, — сказал он, подавая листок, испещренный стихотворными столбиками.
Там, в Луге, это имело успех. Что ж, стоит попробовать и здесь, в далекой сибирской глухомани. Беды у людей общие, и важно, чтоб сильно прозвучало правдивое слово.
— Я прочитаю стих, посвященный судьбе русских солдат. — Низкий, сочный голос Кати хорошо слышен в каждом углу избы:
За честь России-матушки На бой идут солдатушки! Идут без всякой жалобы, Идут во что ни стало бы. Идут они, удалые… А дома дети малые И жены их сиротные Остались безработные. Солдатушки-сударики Грызут порой сукарики С улыбкой беззаботною, С во щцею болотною… …И целыми отрядами Под крупными снарядами За честь России-матушки, Эгхак мухи, мрут солдатушки. …Ложатся рядом группами, Исколотыми трупами За честь России-матушки Несчастные солдатушки. …За честь России-матушки Молебны служат батюшки, Забыв Христа учение, Зовут на ополчение! …Настанет время мирное, ИСлово за словом, фраза за фразой… Она читает ко, не спеша. Движением приподнятой руки подчеркивает смысл отдельных строчек стиха. Катя внимательным взором наблюдает за лицами молодежи. Встреченная настороженно, с недоверием, она в считанные секунды расположила к себе всех до единого. Девушки чуть пригорюнились, поглядывают на парней. Печаль погасила игривый блеск глаз. Да ведь это про них тут говорится, про горькую долю их любимых… А парни опустили глаза, окаменели их лица. Одни уже испытали солдатскую судьбу-злодейку, а другие испытают завтра. Война прожорлива, неутолим ее ужасный аппетит. Ежедневно идут известия о гибели односельчан, растет число вдов и сирот в Лукьяновке.
— Катя, повтори. Схватил стих за самое нутро! — Тимофей крутанулся на костылях, смотрит на Катю в упор. Обожженные взрывом веки его подергиваются, щеки покраснели, вздрагивают в нервном тике.
— Повторить! — кричат со всех сторон. Кричат и парни и девушки.
Катя вытирает платочком вспотевшее лицо, набирает в легкие воздуху и повторяет стихотворение. Слушают не шелохнувшись. Катя видит, как Тимофей шевелит губами, шепчет слова вслед за ней. Такой стих непременно надо запомнить. Он будет его рассказывать на постоялых дворах, в теплушках, в землянках и траншеях на фронте. Запомнят этот незатейливый стишок и тут, в Лукьяновке. Петька Скобелкин уже схватил его до последнего словечка и хоть по спору, хоть без спора может повторить без единого пропуска. Прищурепными, озорными глазами Петька смотрит на Катю.
До правде сказать, увидев ее днем, он про себя решил обязательно "подъехать" к ней: авось что-нибудь и облоЗяится от телесных щедрот премилой незнакомки. Уж если кто мастер "заливать" девкам про всяко-всякое и обволакивать кое-какие непотребные движения рук сладкими словами, так это он, Петька Скобелкин… Лукьяновские девчата знают Петькины ухватки и частенько дают ему в зубы, но городская незнакомка наверняка об этом слыхрм не слыхала. Теперь Петьке стыдно за свои намерения относительно Кати. Она кажется ему неподступной и прекрасной в своей неподступности, "Голосище-то! Похлестче, чем у нашего дьякона. Ойой!" — восхищенно думает Петька.
— Тим, задай этому фантику еще… чтоб еще рассказала, — неистово шепчет Петька в ухо Тимофею Чернову. Но тот и сам словно заворожен голосом Кати, он готов ее слушать хоть сто раз. А Катя, переглянувшись с Машей, улавливает в глазах той какой-то тревожный блеск. Маша еще во время первого Катиного чтения заметила, что в избу втиснулся лукьяновский урядник Феофан Парокопытов. Феофан уже староват для полицейской службы. Но вот возьми его за рупь двадцать, вместо того чтобы почивать дома на перине, приперся чуть не за полночь на вечерку. Что-то, стало быть, беспокоит его, а может быть, не только его, а кое-кого и повыше чином… Маша уже знает, что Катя — натура увлекающаяся. В дороге, беседуя с солдатом, она позабыла об опасности. Как бы не случилось такое и тут!
— Нет, нет, Тима, больше стишков не знаю, — отвечает Катя на предложение Тимофея рассказать чтонибудь еще и, забрав у него свою заколку, протискивается в угол к Маше.
Впечатление, которое оставило стихотворение, прочитанное Катей, неизгладимо. Трудно продолжать вечерку. Тимофей молчит. Молчит и Петька. Он не вьь таскивает из своей шапки новые фантики. Медлит. Что сейчас ни предложи — пляску ли, пение ли, — все покажется неуместным. Это все равно что на похоронах играть плясовую или смеяться над горем другого.