Сибирский Робинзон
Шрифт:
— Чёрт! Чёрт! — всхлипывая и бормоча, повторял я. — Чёрт, чёрт, отстань от меня. Сгинь, сгинь!
Прийти в себя после пережитого кошмара было не просто. Я то порывался бежать, то брёл без оглядки, не видя куда. Я так перепугался, что даже не мог заставить себя оглянуться и осмотреться, сориентироваться на местности.
По всей видимости, прошло около получаса, прежде чем я успокоился и переборол страх. Оглядевшись с опаской — дрожь в коленях все еще чувствовалась — я прикинул, где теперь нахожусь. Оказалось, — на пологом склоне высокой горы. Лес здесь был смешанный, высокие березы соседствовали с кедрами и елями, росло множество каких-то тонких и невысоких деревьев.
И, наконец, после долгих мучений и поисков, я увидел фюзеляж самолёта. Мне бы обрадоваться, но обессиленный паническим бегством и пережитым ужасом, я мог думать только о том, что впереди меня поджидают несколько десятков мертвецов…
В общем-то, следовало выбрать один из двух вариантов: или я иду и нахожу пищу и теплую одежду, или не иду и к завтрашнему утру присоединяюсь к своим невезучим попутчикам. Я немного помялся, как перед первым свиданием, тяжело вздохнул и пошёл к самолёту.
Шаг за шагом я приближался к разбитому лайнеру. К моему удивлению, сейчас он мне казался просто огромным. Но не размер железной птицы поразил меня, а то, что самолёт был похож на сокрушенного титана, поверженного богами за дерзость, чей удел теперь — обратиться в прах земной.
Вокруг стояла тишина. Ветер утих, словно и он был потрясен мрачной, но в тоже время величественной картиной гибели. Снегопад укрыл землю и самолёт белым холодным саваном. Чем ближе я подходил к самолёту, тем глубже погружался в снег. Около фюзеляжа сугробы были так глубоки, что доходили мне почти до самой груди. Дорогу приходилось расчищать правой, работающей рукой, однако это помогало мало, и когда я подошел вплотную к самолету, то выбился из сил.
Ещё при подходе я заметил, что все иллюминаторы разбиты, а один из пассажирских люков слетел с петель и почти вывалился наружу. Собственно передо мною был не весь фюзеляж. Кроме хвостовой части явно не хватало пилотской кабины и крыльев. По-видимому, крылья отвалились еще в воздухе, что предотвратило пожар в основной части лайнера, так как главный запас топлива находился именно в крыльях. В какой момент самолет потерял пилотскую кабину, можно было только гадать. А вот, что произошло с остальным фюзеляжем я видел отчетливо. Несколько деревьев, росших вдоль склона горы были словно срезаны бензопилой. Похоже, фюзеляж по инерции пролетел несколько десятков метров, ломая древесные стволы, как спички, пока не воткнулся в землю, застряв кормовой частью между двумя, сросшимися стволами сосен. И теперь мне предстояло проникнуть в эту, сравнительно целую часть несчастного авиалайнера. У меня возникло опасение, что салон полностью забит покореженным металлом, креслами, не говоря уже о трупах…
Я вдруг вспомнил, как в четвертом классе (тогда я был совсем глупенький) согласился прокатиться по ледяной горке внутри старого холодильника, который мы с друзьями нашли на помойке. Я был единственным из нашей четверки закадычных друзей, кто рискнул спуститься таким образом вниз. Ледяной спуск длинною приблизительно в сто метров, как это часто бывает, заканчивался небольшим трамплином. Я уже решил было отказаться от своей затеи, но мои дружки успели захлопнуть дверь холодильника, тем самым не оставляя мне возможности увильнуть от удовольствия, прокатиться на этом бесплатном аттракционе. Они не просто спустили меня вниз, они, сначала разогнали мой «снаряд». Правда, сделать это я попросил сам, но за пять минут до того, как залез в железный ящик.
Бог мой, как же холодильник, громыхая на всю округу, летел с горки! Жуткий страх охватил меня, я кричал, лежа в мчащейся железной коробке. Меня трясло, и я бился о крышку и о стенки. Холодильник со скоростью болида выскочил на трамплин и, взвившись на несколько метров, с жутким грохотом рухнул, я бы сказал, обрушился, на землю. Но самым неожиданным и неприятным оказалось то, что чёртову дверцу заклинило. Я бил и руками, и коленками, а она никак не хотела открываться. А три моих друга-придурка, вместо того чтобы открыть её, начали танцевать на холодильнике. Когда мне удалось выбраться, я с кулаками набросился на идиотов. Потом мы целую неделю ходили со ссадинами и синяками. С тех самых пор я опасаюсь маленьких и намертво запертых помещений. Кажется, это называется клаустрофобией…
Фюзеляж торчал из снега под сравнительно небольшим углом и до открытого пассажирского люка я добрался без особых трудностей, если не считать препятствием глубокий снег. Однако одно дело — дойти до входа, другое же — пройти через люк, расположенный на уровне вашей головы. Ни подпрыгнуть, ни дотянуться я был в не состоянии. Я стоял в недоумении и пытался сообразить, что делать. Несколько раз, ухватившись здоровой рукой за проем люка, я силился себя подтянуть, помогая коленями, но все было тщетно. Я снова и снова сваливался вниз, в снег. Нечего было и думать вот таким способом забраться лайнер… Лежа в снегу, я готов был рыдать от бессилия. Мне казалось, что я никогда не попаду внутрь.
Со злости я принялся молотить по снегу здоровой рукой. Меня словно захлестнула волна ненависти ко всему миру, к этому проклятому снегу, погоде, самолёту. Я возненавидел самого себя. Ненависть бушевала во мне, она сводила меня с ума. Я посылал в небо жуткую брань и богохульства. Я успокоился только, когда совсем обессилел, и ещё долго лежал, равнодушно разглядывая недоступный вход.
Холод заставил меня шевелиться и думать. Со мною и раньше так бывало: на смену бурным эмоциям, извергающимся подобно вулкану, приходило отрезвление и способность решать возникающие проблемы. Все накопленные негативные чувства и воспоминания, словно трава, выгорали, освобождая место продуктивному мышлению.
Встав, я, как мог, отряхнулся. В голове искрой вспыхнула какая-то идея, но тут же ушла из моего затуманенного сознания. Я посмотрел под ноги, на снег, а затем наверх. И тут меня наконец озарило: ведь под ногами тонны строительного материала!
Как плохо работать одной рукой! Сбрасывая под ноги снег, я одновременно утрамбовывал его. Дело спорилось, но мне приходилось устраивать перерыв и дыханием обогревать замершие ладони.
— Уф, уф, — выпускал я в сжатые ладони тёплый воздух, одновременно приседая или подпрыгивая, чтобы хоть как-то согреться. Согревшись, я вновь брался за тяжёлую работёнку.
Понемногу, сантиметр за сантиметром, я поднимался к двери. И чем выше росла ступень, тем лучше становилось настроение. Прошел приблизительно час, а может быть, и больше, пока вход не оказался на уровне моего живота.
Подпрыгнув повыше, насколько было возможно, я ухватился правой рукой за косяк и втащил себя в самолёт. Из-за того, что он лежал не ровно, а с небольшим креном и как бы чуть завалившись набок, мне пришлось передвигаться почти как скалолазу.
В салоне самолета было холодно и мрачно. Разбитые иллюминаторы пропускали совсем немного и без того неяркого дневного света. В сумрачном воздухе плавали маленькие снежинки, они поблескивали, попадая на свет. Весь салон был запорошен снегом. Почти повсюду были трупы людей. Я догадался, что в салоне остались только те, которые в самом начале катастрофы успели пристегнуться. На руках одной из женщин лежал мертвый ребенок двух- трех лет от роду. Я словно услышал, как она напевает, стараясь успокоить занервничавшего малыша, и поспешно отвел взгляд…