Сицилиец
Шрифт:
И работали они на американскую армию превосходно. Для поддержания порядка решено было оставить лишь минимум оккупационных солдат. Пока продолжалась война на материке, в тылу американских войск не было ни единого случая саботажа или шпионажа. Торговля на черном рынке была сведена к минимуму. Полковник получил соответствующую медаль и был произведен в бригадные генералы.
Мэры— мафиози дона Кроче с чрезвычайной жестокостью проводили в жизнь законы против контрабанды, и карабинеры неустанно патрулировали дороги и горные проходы. Все было как в старые времена. Дон Кроче отдавал приказания и тем и другим. Правительственные инспектора следили за тем, чтобы упрямые крестьяне сдавали зерно, оливки и виноград на государственные склады по официально установленным ценам, а потом эти продукты по карточкам будут, естественно, выдаваться жителям Сицилии. Такой порядок надо было обеспечить, и дон Кроче попросил и получил американские армейские грузовики для перевозки продуктов питания в голодающие города Палермо, Монреале и Трапани, в Сиракузы и Катанию и даже в Неаполь на материке. Американцы восхищались оперативностью дона Кроче и в благодарность наградили его грамотой за заслуги перед вооруженными силами Соединенных Штатов.
Однако дон Кроче не мог питаться этой благодарностью, он не мог даже прочитать ее, ибо был неграмотен. Полковник Ла Понто частенько похлопывал его по плечу, но это не могло наполнить огромного чрева дона Кроче. И вот, не полагаясь на благодарность американцев или на блаженство, даруемое богом за добродетель, дон Кроче решил, что его многочисленные деяния на благо человечества и демократии должны быть вознаграждены. И набитые до отказа американские грузовики с шоферами, снабженными официальными пропусками за подписью полковника, катили по совсем другим адресам, указанным доном Кроче. Их разгружали в собственных складах дона, расположенных в Монтелепре, Виллабе и Партинико. После чего дон Кроче и его соратники продавали товары на процветавшем черном рынке по ценам в пять — десять раз выше официальных. Это помогало дону Кроче укреплять отношения с наиболее влиятельными руководителями возрожденной мафии. Ибо дон Кроче считал, что алчность — одна из величайших человеческих слабостей, и потому охотно делился своими прибылями.
Он был более чем щедр. Полковник Ла Понто получал восхитительные подарки в виде античных статуй, картин и древних украшений. Это доставляло дону удовольствие. Офицеры и солдаты отряда американской военной комендатуры были для него ну просто сыновьями, и, как всякий папаша, души не чающий в детях, он осыпал их подарками. А они, будучи в большинстве своем выходцами из Сицилии и прекрасно понимая итальянский характер и культуру, платили ему такой же любовью. Они подписывали специальные пропуска для беспрепятственного проезда, особенно тщательно ухаживали за грузовиками, предназначенными для дона Кроче. Ходили на вечеринки, которые он устраивал; знакомились там с симпатичными сицилийскими девушками и наслаждались атмосферой любви и тепла, что тоже свойственно сицилийцам. Принятые в сицилийских семьях, где угощали знакомыми с детства блюдами, многие из них сватались к дочерям мафиози.
У дона Кроче все было подготовлено для восстановления своего прежнего господства. Главари мафии по всей Сицилии были у него в долгу. Он контролировал артезианские колодцы, воду из которых продавали по ценам, приносившим ему хорошую прибыль. Он установил монополию на торговлю продуктами: обложил налогом каждый рыночный фруктовый прилавок, каждую мясную лавку, каждое кафе и даже бродячих музыкантов. Поскольку единственным источником бензина была американская армия, он и это дело держал под контролем. В большие аристократические имения он поставлял управляющих и со временем собирался по дешевке скупить эти земли. Он находился на пути установления такого господства, каким обладал до того, как Муссолини прибрал к рукам Италию. Он твердо решил снова стать богатым. В ближайшие годы он, как гласит поговорка, пропустит Сицилию через свой пресс для оливок.
Лишь одно тревожило дона Кроче. Его сын совсем спятил, одолеваемый чудным желанием творить добро. Его брат, отец Беньямино, не может иметь семью. У дона нет родных, которым он мог бы завещать свою империю. Не было среди его родни и преданного молодого вояки, который мог бы одеть железную перчатку, если при помощи замшевой ему не удалось бы добиться того, что надо. Люди дона уже обратили внимание на молодого Сальваторе Гильяно, а аббат Манфреди подтвердил, что это тот, кто им нужен. И вот по Сицилии загуляли легенды о похождениях этого парня. Дон чувствовал, что это может быть решением проблемы.
Глава 8
Наутро после бегства из Монтелепре Тури Гильяно и Аспану Пишотта выкупались в быстром ручейке за пещерой на Монте д’Оро. Они положили ружья на край утеса и расстелили одеяло, чтобы насладиться розовым рассветом.
Грот Бьянка был глубокой пещерой, которая заканчивалась нагромождением валунов почти доверху. Тури и Аспану, играя здесь детьми, ухитрились пролезть через этот завал и обнаружили туннель, заканчивавшийся выходом на противоположной стороне горы. Его прорыли воины Спартака еще до рождества Христова.
Пока Аспану чистил оружие, Тури наблюдал за городом внизу. Невооруженным глазом он видел черные точки — людей, двигавшихся из городка обрабатывать свои делянки. Он постарался отыскать свой дом. Давным-давно они с Аспану водрузили сицилийский и американский флаги над его крышей. Их, шаловливых, лукавых мальчишек, назвали патриотами, но истинной причиной, побудившей их это сделать, было желание видеть дом, пока они лазали по вершинам ближайших гор.
Внезапно он вспомнил об одном событии, которое произошло десять лет назад. Фашистские власти городка приказали снять американский флаг с крыши Гильяно. Мальчишки были так взбешены, что сняли оба флага — американский и сицилийский. Потом они отнесли флаги в свое секретное убежище — в грот Бьянка — и закопали их около стены из валунов.
— Поглядывай за тропинками, — сказал Гильяно Пишотте и отправился в пещеру.
Место с флагами заросло реденьким, худосочным зелено-черным мхом. Гильяно сначала поковырял сапогом, потом стал орудовать небольшим камнем как лопатой. Через несколько минут он откопал их. Американский флаг превратился в истлевшие тряпки; сицилийский же флаг они завернули в американский, и он остался цел. Гильяно развернул его — алый и золотой, он был такой же яркий, как и в детстве. Ни одной дырочки. Гильяно вынес его наружу.
— Помнишь его, Аспану? — спросил он Пишотту, рассмеявшись.
Пишотта уставился на флаг. И тоже засмеялся, только более возбужденно. Он подпрыгнул и выхватил флаг из руки Гильяно. Выбежал на край утеса и замахал им над городком. Они понимали друг друга без слов. Гильяно вырвал молодое деревце, росшее на склоне утеса. Они вырыли ямку и закрепили в ней деревце камнями, затем прицепили к нему полотнище так, чтобы его видел весь мир. Потом сели на край утеса и стали ждать.
Лишь к полудню они увидели что-то — это был просто одинокий человек на осле, следовавший по пыльной тропе в сторону их утеса.
Они наблюдали за ним около часа, и, когда осел приблизился к горному массиву и стал подниматься по тропе, Пишотта воскликнул:
— Вот черт, всадник-то меньше осла. Это, верно, твой крестный — Адонис.
Гильяно услышал презрение в голосе Пишотты. Пишотта — такой стройный, франтоватый, ладно скроенный — страшился физического уродства. Он ненавидел свои слабые легкие, иногда кровянившие ему губы, не потому, что они грозили оборвать его жизнь, а потому, что это портило, как он считал, его красоту. Сицилийцы склонны давать людям прозвища, связанные с их физическими недостатками или уродством, и однажды приятель назвал Пишотту «Бумажными легкими». Пишотта чуть не пырнул его перочинным ножом. Лишь Гильяно со своей силищей помешал убийству.