Сицилиец
Шрифт:
Гора плавно перешла в пастбище метров сто шириной. Оно упиралось в задние стены домов на виа Белла. За этими стенами у каждого дома имелся свой огород с помидорами, а в некоторых — одинокое оливковое или лимонное дерево. Калитка в огород Гильяно была не заперта, и двое юношей, тихонько проскользнув в нее, обнаружили, что мать Гильяно ждет их. Она кинулась в объятия Тури, обливаясь слезами…
Было около полуночи, луна светила еще ярко, и они поспешили в дом, чтобы их не увидели соглядатаи. Окна были занавешены, и родственники из обеих семей Гильяно и Пишотты рассыпались вдоль всех улиц, чтобы предупредить о полицейских патрулях. В доме друзья и родственники ждали Гильяно, чтобы отпраздновать его возвращение. На столе стояло угощение, достойное святой Пасхи. В их распоряжении была одна только эта ночь, а потом Тури отправится жить в горы.
Отец обнял Гильяно и одобрительно похлопал по спине. Тут же были две сестры Тури и Гектор Адонис. А также соседка по имени Венера. Вдова лет тридцати пяти. Ее муж был известным бандитом, звали его Канделериа; его предали, и он попал в засаду всего год тому назад. Венера подружилась с матерью Гильяно, и тем не менее Тури удивило ее присутствие в доме. Пригласить ее могла только матушка. На мгновение Тури подумал — зачем?
Они ели, пили и так ухаживали за Тури, словно он вернулся из долгого путешествия в далекие страны. Затем отец захотел посмотреть его рану. Гильяно вытащил рубашку из брюк и продемонстрировал огромный ярко-красный шрам — кожа вокруг него все еще была синей от винтовочного выстрела. Мать запричитала.
— А ты что, хотела бы видеть меня в тюрьме, избитого? — обратился к ней с улыбкой Гильяно.
Хотя знакомая обстановка напоминала счастливые дни детства, он чувствовал, какое огромное расстояние отделяет его от них. Тут были все его любимые блюда — кальмары, макароны под томатным соусом со специями, жареная баранина, большая миска с оливками, овощной салат, политый очищенным, только что отжатым оливковым маслом, бутылки с сицилийским вином в бамбуковой сетке. Все — плоды сицилийской земли. Гектор Адонис развлекал их рассказами о славном прошлом Сицилии. О Гарибальди и его знаменитых краснорубашечниках. О Сицилии порабощенной — сначала Римом, затем маврами, норманнами, французами, немцами и испанцами. Горестная Сицилия! Никогда не была она свободна, люди ее всегда голодны, труд их ничего не стоил, и так легко проливалась здесь кровь.
Поэтому теперь не найти сицилийца, который верил бы правительству, закону, обществу — всем этим институтам, с помощью которых простых сицилийцев испокон веков превращали во вьючных животных. Гильяно слышал эти истории на протяжении многих лет, и они врезались в его память. Но лишь теперь он понял, что может изменить все это.
Он увидел, что Аспану закурил сигарету, когда принесли кофе. Даже во время этой радостной встречи на губах его продолжала играть ироническая улыбка. Гильяно представил себе, что тот думает и что скажет когда-нибудь потом: надо свалять дурака и дать подстрелить себя полицейскому, затем совершить убийство и оказаться вне закона — только тогда дорогие тебе люди проявят свою любовь и будут чтить тебя как святого. И все же Аспану был единственным, с кем что-то связывало Гильяно.
А еще с этой женщиной, Венерой. Зачем матушка пригласила ее и почему она пришла? Он видел ее лицо, все еще привлекательное, дерзкое и сильное, с черными бровями и такими темными, красными губами, что в дымном свете при зашторенных окнах они казались почти вишневыми. Трудно было сказать, какая у нее фигура под этим бесформенным черным одеянием сицилийской вдовы.
Тури Гильяно пришлось рассказать им всю историю перестрелки у перекрестка четырех дорог.
Наконец Гектор Адонис изложил свой план спасения Тури.
Семье убитого будет выплачена компенсация. Родителям Гильяно придется заложить свой клочок земли, чтобы набрать денег, Адонис тоже кое-что даст. Но со всем этим придется подождать, пока не улягутся страсти. Затем следует воспользоваться влиянием дона Кроче на правительственных чиновников и семью убитого. В конце концов это же был всего лишь несчастный случай. Ни с той, ни с другой стороны не было злого умысла. Можно держаться такой позиции, если, конечно, семья жертвы и ведущие правительственные чиновники пойдут на это. Единственная сложность — то, что на месте убийства осталось удостоверение Тури. Но через год дон Кроче сумеет сделать так, что оно исчезнет из досье прокурора. Самое главное, чтобы Тури Гильяно за это время не ввязался ни в какую историю. Он должен раствориться в горах.
Тури Гильяно слушал всех терпеливо, с улыбкой, кивая головой и не показывая раздражения. Они все еще считали его таким, каким он был во время фесты два месяца назад. Но они и представить себе не могли, что тот выстрел разорвал не только его плоть, но и его сознание. Он никогда уже не будет тем юношей, какого они знали прежде.
Сейчас в этом доме он был в безопасности. Люди, которым он доверял, патрулировали на улицах и наблюдали за казармами карабинеров, чтобы вовремя предупредить его. Сам дом, построенный много веков назад, был сложен из камня, окна его были закрыты толстыми деревянными ставнями на запоре. Крепкой была и деревянная дверь с железной щеколдой. Ни один лучик света не мог вырваться из этого дома, никакой враг не мог быстро вломиться в него. И все же над Тури Гильяно нависала опасность. Любимые им люди хотели загнать его в привычные рамки, они хотели, чтобы он снова стал крестьянином, сложил оружие, не поднимал его против сограждан и оказался бы беспомощным перед лицом их законов. И тут он понял, что придется проявить жестокость по отношению к тем, кого он больше всего любил.
— Дорогой крестный, — учтиво обратился он к Гектору Адонису и другим. — Я знаю, вы говорите, любя и заботясь обо мне. Но я не могу позволить, чтобы матушка и отец лишились своего клочка земли, помогая мне выбраться из затруднения. И вы все, пожалуйста, не беспокойтесь обо мне. Я уже достаточно взрослый и сам могу расплатиться за свой промах. И я никому не позволю выплачивать компенсацию за того карабинера, которого я пристрелил. Запомните, он пытался убить меня только за то, что я незаконно вез кусок сыра. Я никогда бы не выстрелил в него, если бы не считал, что умираю, я ведь только хотел расквитаться с ним. Но все это в прошлом. В следующий раз подстрелить меня будет не так просто.
— Во всяком случае, в горах куда интереснее жить, — сказал Пишотта с ухмылкой.
Но мать Гильяно не отступалась. Они видели, что она в панике, в ее горящих глазах гнездился страх. В отчаянии она сказала:
— Не становись разбойником, не грабь бедных — они и без того страдают. Не бегай от закона. Пусть Венера скажет тебе, какую жизнь вел ее муж.
Венера подняла голову и посмотрела прямо на Гильяно. Его поразила чувственность в ее лице, словно она пыталась вызвать его страсть. Глаза у нее были дерзкие и с вызовом смотрели на него. До этой минуты она была для него просто взрослой женщиной: теперь же он почувствовал, что его тянет к ней.
Она заговорила хриплым от волнения голосом.
— В этих самых горах, куда ты хочешь уйти, — сказала она, — мой муж жил как затравленный зверь. В вечном страхе. Всегда. Он не мог есть. Не мог спать. Когда мы лежали в постели, он вскакивал от малейшего шума. На полу возле кровати всегда лежало оружие. Но это ему не помогло. Заболела наша дочка, и он решил навестить ее, а они его ждали. Они знали, что у него доброе сердце. И пристрелили на улице, как собаку. Они стояли над ним и смеялись мне в лицо. — Она помолчала и добавила: — Я схоронила его, а через неделю схоронила и девочку. Говорили, это было воспаление легких. Но я-то знаю, что сердце у нее не выдержало. Больше всего я помню, как ходила к нему в горы. Ему всегда было холодно и голодно, а иногда он болел. Он все бы отдал, чтобы снова стать честным крестьянином. Но худо то, что сердце у него ожесточилось, стало как оливковая косточка. Он перестал быть человеком, да будет земля ему пухом. Так что, дорогой Тури, не надо быть таким гордым. Мы поможем тебе в твоей беде, только не будь таким, каким стал мой муж перед смертью.