Сид и Ненси
Шрифт:
— Ну, заходи, — произнес он. — Ева, дай этому отроку молока, ибо он страждет как народ Моисеев на исходе сорока лет скитаний по пустыне.
Сид невольно улыбнулся, но старик, похоже, не думал шутить: на лице его не мелькнуло и тени улыбки. Сид решил в дальнейшем не обращать внимания на его необычную манеру речи. Он принял из руки девочки в чепце стакан, куда она налила молока из кувшина и, припав к нему губами, стал жадно пить. Старик тем временем загнал повозку под навес, а молодой парень завел лошадь в конюшню. Закончив пить, Сид отдал стакан Еве и огляделся. Изнутри ферма казалась еще необычней, чем снаружи. Сиду показалось, что он перенесся в книгу о Диком Западе или о первых поселенцах: настолько здесь все дышало стариной. Но в то же время эта атмосфера так притягивала его к себе, что он, казалось бы, мог остаться здесь на всю жизнь. Пока молодой амиш запирал ворота, Сид обратился к пожилому и попросил разрешения войти в дом, чтобы осмотреть его. Хозяин улыбнулся в бороду и от этого так подобрел, что Сид окончательно перестал его бояться.
— Конечно, заходи, отрок, — произнес он. — А я пока скажу Еве, чтобы
Пряча улыбку, Сид прошел внутрь. Все здесь, как и следовало ожидать, было отделано в викторианском стиле, с цитатами из Библии на каждом шагу, но в то же время привлекало своей простотой и естественностью. Казалось, этот домик сохранился здесь еще со Средневековья, когда были впервые открыты эти земли. Скоро Сида позвали в отделанную резным дубом столовую, где, помолившись, все сели обедать. Еда была простая, натуральная, какой Сид уже давно не ел. Кроме хозяина дома, Евы и молодого парня в семье были еще хозяйка, пожилая степенная женщина с постным лицом, и пятеро совсем маленьких детей, все с библейскими именами: Иосиф, Авраам, Юдифь. Сид подивился такой многочисленности семейства, но потом вспомнил, что о предохранении здесь, пожалуй, и не слышали. Обед прошел в чинном молчании, и после этого Сиду позволили немного отдохнуть в амбаре с сеном. Он так устал после бессонной ночи и долгого пути, что заснул, едва прилег на сено. Проснувшись через некоторое время, он увидел, что в ногах у него сидит Ева. Она приветливо улыбнулась ему и завела разговор о нем самом, о его жизни в Большом Мире (так она называла мир "обычных людей", от которого их церковь старалась всячески отгородиться). Она с восторгом и удивлением слушала рассказы Сида, а он, в свою очередь, удивлялся ее истинно детской наивности и тому, как мало она знает о жизни. "Вот где я обрел бы, пожалуй, истинное счастье, — подумал Сид о ферме. — Знай читай Библию да молись Богу, ничего другого и не нужно". Но все-таки ему нужно было двигаться дальше, ибо, не познав Большого Мира в полной мере, нечего было и думать об уединении. С тяжелым сердцем он распрощался с дружелюбным семейством Смитов и в особенности с хорошенькой Евой. Сам глава семьи, отправившийся за покупками на соседнюю ферму, предложил подвезти на двуколке и Сида, на что тот с радостью согласился. Еще никогда ему не приходилось ездить в повозке, запряженной лошадьми, и теперь он испытывал несказанное удовольствие, откинувшись на сиденье и под скрип колес и стук лошадиных копыт созерцая небо и бесконечную равнину с холмами где-то на горизонте, раскинувшиеся вокруг него. За всю дорогу мистер Смит спросил у него только одно:
— Веруешь ли ты в Господа нашего, отрок?
— Даже не знаю, — ответил Сид. — Мой отец атеист и о религии всегда запрещал мне говорить. Даже крестить меня не позволил, хотя бабушка и хотела. Так-то я, может быть, и верил бы.
— Мы никогда не крестим наших детей, — ответил Смит. — Мы даем им право самим сделать осознанный выбор. Но дело не в этом, а в том, имеешь ли ты веру в своей душе. Без этого не только небесный, но и земной рай вряд ли откроются для тебя.
Сид задумался. Определенно, в словах пожилого амиша была своя правда. Вот только во что ему было верить? За последние дни он слишком во многом разочаровался, и ни один путь уже не казался ему светлым. Вскоре повозка остановилась и Сид, поблагодарив мистера Смита, слез на дорогу. Вдруг амиш окликнул его: "Постой, отрок, я кое-что должен тебе дать". Он порылся в складках своей рясы и достал маленькую Библию в простом кожаном переплете.
— Возьми ее, — произнес он. — И пусть ты не веруешь в Господа, но просто почитай ее, и ты сразу многое поймешь. Мне говорили, что даже самые отчаянные грешники менялись, прочитав Священное Писание. И самое главное: веруй в доброту и мужественно переноси все страдания, что встретятся на твоем пути. Ну, ступай с Богом. — Он перекрестил Сида и, тронув вожжи, поехал в сторону небольшой фермы, видневшейся справа от дороги. Сид немного посмотрел ему вслед, а затем продолжил путь по бесконечному шоссе. Впереди возвышался холм, дорога круто поднималась по его склону. Преодолев подъем, Сид остановился на вершине и оглянулся назад. Все оставшееся там, позади, — и бескрайняя равнина, и родной городок с двумя холмами, и Дом Отщепенца, и места сборищ "Аллигаторов", и даже ферма Смитов, — теперь казалось ему прошлым, которое нужно было забыть, отсечь, перейдя грань — спустившись с холма. Впереди виднелись аккуратные сельские домики с засеянными полями, а еще дальше, на самом горизонте — дымные трубы заводов. Именно туда и лежал его путь, именно там и ждало его великое (или же наоборот, ничтожное) будущее. Помедлив немного, Сид вздохнул и шагнул с холма вниз, навстречу неизведанному.
Глава 13. Десять лет спустя
В баре небольшого городка, расположенного милях в ста к западу от Двух Холмов, только что закончилось выступление местной рок-группы. Под восторженные крики и аплодисменты музыканты ушли со сцены, а спустя некоторое время, когда ажиотаж в зале утих, прошли за столик и сели выпить наравне с другими посетителями. В разгар веселья солисту группы, высокому волосатому парню в темных очках, весело шутившему с парой местных глупых девчонок, показалось вдруг, что из-за соседнего столика за ним пристально наблюдают. Внимательно вглядевшись в ту сторону, он увидел парня чуть помоложе его самого. Его лицо и фигура показались солисту до боли знакомыми. А когда парень вдруг улыбнулся ему и слегка кивнул, он окончательно узнал его. Извинившись перед своей компанией, он подошел к парню и крепко обнял его.
— Сидди, братишка! Сколько лет, сколько зим! — повторял он. — Я уж и не надеялся увидеть тебя!
— А я только сегодня
— Так чего же раньше не подошел, не поздоровался? — спросил Энди (а это был, конечно же, он), у которого от радости встречи после долгой разлуки даже слезы выступили на глазах.
— Да я как-то постеснялся, — ответил Сид. — Вокруг тебя столько народу было… я даже протолкнуться не смог бы… Вот, все ждал, когда ты сам меня заметишь.
— А ты, я вижу, не изменился, Сид, — произнес Энди, садясь за стол и наливая себе и брату полные кружки пива.
Нет, он все-таки изменился, решил про себя Энди, глядя на возмужавшего брата. За десять лет он вырос, окреп и уже не казался таким сгорбленным и неуклюжим, каким Энди помнил его с детства.
— Ну, давай рассказывай, как ты тут и какими судьбами, — сказал Энди после того как они выпили по кружке за встречу.
— Да ну… что рассказывать, — смутился Сид. — Я тут лет пять назад осел, несколько работ сменил, платили хреново, но кое-как выжить можно было. Вот, сейчас работаю курьером, скопил-таки деньжат на приличную квартирку и даже на подержанную тачку. А ты-то как?
— Да что обо мне говорить, — махнул рукой Энди. — Я все эти десять лет разъезжаю с ребятами по Америке, пытаюсь хоть куда-то пристроить наши записи, иногда, вот как сегодня, выступаю за гроши, а иногда вкалываю как лошадь. Словом, одни хлопоты, а как жить дальше, не представляю. Ну, а как там твой старик поживает? А сестра? Бабка? Что-то я давно уже о них ничего не слышал.
— Отец и Аня давно умерли, — просто ответил Сид. — Бабушка еще жива и живет там же, где и раньше.
— Прости, я не знал. — Энди налил им обоим еще по кружке. — Ну, расскажи, как все случилось.
— Ну, начну с того, что десять лет назад я ушел из дома, — заговорил Сид. — Первые пять лет я скитался где попало, ничего путного не находил, а потом, когда остановился здесь, решил все-таки узнать, как там без меня поживают, и позвонил бабушке (ее номер у меня еще оставался, а дома у нас телефона не было). Она не обрадовалась, когда меня услышала, а только сухо поздоровалась и ответила, что мой отец уже три года как умер, а Аня до сих пор плачет и ждет моего возвращения. После этого она повесила трубку, и я понял, что она так и не простила того, что я тогда внезапно ушел и даже не зашел к ней попрощаться. Словом, я собрался и поехал туда.
Сид отхлебнул из кружки большой глоток и помолчал, видимо, собираясь с мыслями. Энди терпеливо ждал. Наконец Сид заговорил:
— Когда я ехал туда, все думал: вот сейчас сестра спустится с холма меня встречать или хотя бы выйдет на порог, как только меня увидит. Но когда я увидел родной дом, мне показалось, что он уже давно заброшен: сад зарос сорняками, крыша обваливалась, на стенах росли мох и плесень. Не могло такого быть, чтобы сестра оттуда давно уехала: я знал, что она этого никогда бы не сделала. Да и бабушка ничего такого мне не говорила. Я долго стучал в дверь, и наконец Аня мне открыла. — Сид с трудом сглотнул и, подавив всхлипывание, продолжил: — Я не узнал ее. Она была так худа, бледна и измождена, что выглядела лет на сорок, хотя она всего на два года меня старше. Она меня с радостью обняла, сказала, что сейчас сбегает в магазин за едой, потому что к ужину у нее ничего нет. Я сказал, что не голоден, и она, кажется, даже обрадовалась этому. Я стал расспрашивать ее об отце, и она рассказала, что после моего ухода он сначала разъярился, грозил найти меня и проучить как следует, а потом вдруг разрыдался, стал говорить, что ни к кому так сильно не привязывался за эти годы, как ко мне, что я зря оставил его… С того дня он начал много пить, есть почти перестал, все деньги тратил только на водку. Потом его выгнали с работы, и он окончательно спился, а потом и умер. Аня после этого долго не знала, как ей быть. Школу она давно закончила, денег на дальнейшее обучение не было, а на работу ее нигде в округе не брали, должно быть, потому, что она жила в Доме Отщепенца, а все давно уже невзлюбили этот дом и нашу семью тоже. Я ее спросил, почему она не переехала жить к бабушке, хотя бы на первое время, но она ответила, что ни за что не оставит родной дом, что хоть кто-то должен за ним присматривать. В общем, она устроилась санитаркой в госпиталь для неизлечимо больных — никуда больше ее не взяли. Тут она стала рассказывать мне про больных в этом госпитале, я запомнил только про какого-то мистера Фокса, которому уже восемьдесят и у которого рак мозга, но он по-прежнему весел, со всеми шутит и рассказывает всякие забавные случаи из жизни. Так мы с ней сидели около часа, разговаривали, поесть она мне так ничего и не предложила. Потом вдруг она стала выпроваживать меня из дома, говорить, что ей уже пора, что у нее скоро ночное дежурство. Я захотел остаться дома, но она почему-то не согласилась, стала говорить: "У тебя же там работа, свой дом, а я уж тут как-нибудь сама". Я видел, что она что-то от меня скрывает, что у нее есть другая причина выпроводить меня, но не стал ничего спрашивать, а попрощался и ушел. Вдруг, когда я был уже на пороге, она громко сказала: "А еще у нас в госпитале есть один парень, по имени Томми. Ему тридцать, и он всегда такой угрюмый, злой, прямо смотреть на него страшно", — и тут она почему-то всхлипнула. Я спросил: "Что с тобой?", но она помотала головой и ответила: "Просто мне правда жалко этого парня. Он ведь еще так молод". Я только пожал плечами, потом вышел за дверь и уехал. Через два дня мне позвонила бабушка (не знаю, откуда она узнала мой номер) и сообщила, что Аня умерла от СПИДа. Тогда-то я и понял, почему она сказала мне напоследок об этом бедном Томми: видно, это он был болен СПИДом, и от него она и заразилась. Думаю, понятно, как. — Сид закрыл ладонью глаза и отвернулся. Некоторое время оба сидели молча. Потом Сид отнял руку от лица, и Энди удивился, что глаза у него были совершенно сухими. Не найдя ничего сказать, он налил брату полную кружку и, чокнувшись с ним, молча выпил.