Сигма
Шрифт:
Учились мы в период культа личности и под завязку были насыщены ароматом той страшной эпохи, в которую жили. Счастье наше в том, что мы не осознавали, в какое время живем. По существу, дамоклов меч был занесен над каждым и благодаря неосторожному слову, чьему-то навету, а то и просто так мог опуститься.
Профессорско-преподавательский состав был довольно сильный, но уйму времени отнимало штудирование трудов классиков марксизма-ленинизма, их конспектирование и выискивание в них гениальных мыслей, которых на самом деле не было.
Насквозь политизированы были курсы теории государства и права, который читал проф. М.Я. Раппопорт, и государственного права, который читал доц. С.М. Равин. Только теперь понимаешь, какой мертвечиной нас пичкали. Основным руководством по курсу теории государства и права был учебник Голунского и Строговича, написанный по установкам пресловутого совещания по вопросам права в 1938 г.
По курсу государственного права рекомендовался учебник под редакцией А.Я. Вышинского. Оба эти пособия были насквозь политизированы, нашпигованы цитатами из произведений великого вождя народов. От права в них мало что оставалось.
И все же научная жизнь на факультете в те годы била ключом. У нас, студентов, был неподдельный интерес к науке. Едва ли не каждый считал честью выступить с докладом в студенческом научном кружке. Особой популярностью пользовались кружки по истории государства и права, гражданскому праву и уголовному праву. Руководили ими И.И. Яковкин, А.В. Венедиктов и М.Д. Шаргородский. Научные конференции собирали многочисленные аудитории, диспуты затягивались до позднего вечера, а то и до ночи. Как правило, они происходили в 88-й аудитории, забитой до отказа.
На одной из них студент-старшекурсник Борис Хаскельберг (впоследствии профессор Томского университета) выступал с докладом о clausula rebus sic stantibus (оговорка о неизменности условий обязательства). Я слушал и почти ничего не понимал. Это меня раззадорило, и я решил всерьез заняться гражданским правом.
Пожалуй, Хаскельберг одним из первых пробудил у меня интерес к цивилистике. Помню диспут о вине и причинной связи, который собрал столь многочисленную аудиторию, что его перенесли в Актовый зал. С докладом на нем выступал О.С. Иоффе, которого не без оснований считали восходящим светилом…
Пришла пора распределения. Анатолий Васильевич (Венедиктов — прим. ред.) прочил меня в аспирантуру. Чтобы поднять свое идеологическое реноме, я незадолго до окончания Университета вступил в комсомол.
Анатолий Васильевич мне сказал, что если я этого не сделаю, дорога в аспирантуру закрыта. Помнится, я тогда спросил Венедиктова: «А почему Вы не вступаете в партию?». Он отшутился: «Потому, что не хочу быть проректором Университета». «К тому же, — добавил он, — из комсомола по возрасту Вы сможете выйти», что я впоследствии и сделал.
Приближался к концу срок моего пребывания в аспирантуре. Незадолго до распределения ко мне подошел наш декан С.И. Игнатов и сказал: «Мы хотим тебя оставить на факультете, но тебе нужно будет вступить в партию.
Я и Королев (тогдашний секретарь партбюро) дадим тебе рекомендации». Поблагодарив за доверие, я ответил, что хотел бы, чтобы вопрос о моем оставлении на факультете решался независимо от того, вступлю я в партию или нет.
Игнатов, видимо, не ожидал такого ответа, но, будучи человеком порядочным, оставил его без последствий. Другой бы на его месте меня просто-напросто схарчил.
Антон Иванов: Лекции, которые он читает, всегда содержательны и выражают его гражданскую позицию. В них нет дешевого блеска, стремления покрасоваться, готовности исказить смысл ради популярности у слушателей.
Его лекции рассчитаны на вдумчивого студента, который стремится понять логику гражданского права, а не гонится за простотой. Именно с ним Ю.К. ведет свой диалог о проблемах права, не боясь показать свои сомнения. Ведь юриспруденция имеет очень мало логически доказуемых выводов, а спор о ее понятиях можно вести с различных методологических позиций.
Весьма любопытна его манера читать лекции. Легкое грассирование, связанное с ранним изучением французского языка, использование латыни, постоянное обращение к примерам из классики — все это рождает у слушателей ощущение каких-то дореволюционных времен. А если сюда добавить увлечение стихами и их цитирование, то образность еще более возрастет.
Сейчас в подобной манере читать лекции не принято, хотя есть в ней что-то притягательное, то, чему нельзя научиться, но нужно с ним вырасти. Когда же необходимо быть пафосным или жестким, высказать к чему-нибудь свое негативное отношение или поставить человека на место, Ю.К. способен сделать это в столь вежливой форме, что адресатам или бдительным цензорам остается пенять лишь на себя.
Многие, кто сталкивался с Ю.К., говорят о его чрезмерной строгости. В самом деле, сдать ему экзамен на «отлично» могут лишь очень хорошо подготовленные студенты, но тем дороже эта оценка.
Встречаешь иногда нашего выпускника, работающего на практике, и он как высшее доказательство уровня своих знаний приводит отличную оценку по гражданскому праву у Толстого.
Несмотря на всю требовательность, Ю.К. Толстой всегда очень вежлив по отношению к студентам. С самого первого курса он называет их только на «Вы» и постоянно делает замечания тем, кто нарушает это требование.
Кондратъ: Ю.К. был пристрастен. Ко всем он относился с достаточной строгостью, но некоторые поблажки делал только для тех студентов, которых по каким-то одному ему ведомым критериям выделял в положительном плане.
Например, к нему можно было подойти и без объяснения причин сказать, что сегодня к семинару ты не готов, но сделать это нужно было только до начала занятия, и тогда ЮК вопросов тебе не задавал. Если свою неподготовленность кто-либо демонстрировал уже в ходе семинара, Ю.К. был непреклонен, со всеми вытекающими последствиями. Он навсегда вычеркивал такого студента из списка тех, с кем готов был неформально общаться.