Сигнал надежды
Шрифт:
— А гитара где?
— «Арлекино, Арлекино…»
Но Таня сказала:
— С гитарой всё! Никаких «Арлекино»! Кончаю с этим делом, мальчики…
Раздалось негодующее «У-у-у…».
— А вообще я не к вам пришла, — продолжала Таня.
Опять все умолкли.
— А к кому?
— К Анатолию Егоровичу. — И, бросив белоснежный халат на спинку кровати, на которой лежал человек с измождённым небритым лицом, Таня присела на его неопрятно выглядевшую постель.
Бывший лётчик перевёл свой взгляд с потолка на Таню.
— Здравствуйте, — сказала Таня. — А я за вами.
Изумлённый взгляд Анатолия Егоровича скользнул по Таниному наряду для особых случаев. Юбка у особого наряда была «мини». Таню, вероятно, смутил взгляд бывшего лётчика, который отметил это обстоятельство, но она не изменила позы, чтобы прикрыть колени.
— Зачем я вам? — спросил Таню Анатолий Егорович. — Опять какие-нибудь анализы?
— Нет. Мы с вами кое о чём не договорили.
— О чём?
— Ну что я вам при всех объяснять буду? Это касается лично нас.
Анатолий Егорович испытующе посмотрел на Таню. Девушка выдержала этот взгляд.
— Хорошо. Я сейчас выйду, — сказал бывший лётчик.
В коридоре, по которому бродили выздоравливающие, Таня попыталась опустить пониже свою мини-юбку, но потом передумала и оставила всё по-прежнему. Только опять накинула халат на плечи. Прошлась под сенью тропических пальм и фикусов, присела на резной диванчик, стоявший напротив двери в четвёртую палату. Положила ногу на ногу. Оценила, как это выглядит. Решила, что слишком, и, найдя приемлемую для себя позу, застыла в ожидании.
Анатолий Егорович появился в сером, отлично сшитом костюме. Лицо его было чисто выбрито. Согнутая в локте рука — на аккуратной повязке.
— Ну-с… где же мы с вами будем беседовать? Здесь?
— Сейчас узнаете, — сказала Таня.
Старинное здание хирургического корпуса напоминало букву «П». Застеклённые лоджии когда-то позволяли переходить из одного строения в другое, но теперь превратились в чуланчики, где можно было увидеть отслужившую свой печальный срок каталку для перевозки больных, поблёскивающие потускневшим никелем стерилизаторы и фантастической формы сосуды с множеством отростков и змеящихся резиновых шлангов, всегда готовые подсунуть насторожённому воображению с десяток ужасающих предположений о том, для чего эти шланги могли бы пригодиться.
— Весёленькое местечко! — сказал Анатолий Егорович, когда Таня привела его в один из таких чуланчиков.
— Не обращайте внимания! — сказала Таня. — Сейчас вы про всё это забудете.
— Вы уверены? — засомневался Анатолий Егорович.
— Вполне! — Таня вытащила из какого-то стерилизатора аккуратный свёрток и начала его разворачивать.
Перед удивлённым взором бывшего лётчика сначала возникла бутылка «Столичной», потом банка пастеризованных огурцов, булка и две мензурки. Для сервировки «стола» Таня воспользовалась марлевой салфеткой. Для вылавливания огурцов из банки она припасла пинцет.
— Что это? — спросил Анатолий Егорович.
— Передача, — победоносно ответила Таня. — Я знаю, вы Машу просили, а она отказалась.
— Маша поступила, как ей долг велит, а вы…
— Что я? — спросила Таня и, вынув из стерилизатора пачку «Шипки», закурила.
— Вы…
— Ну-ну, договаривайте…
Анатолий Егорович с трудом подавил в себе возмущение.
— Я не пью, Таня. В рот не беру после фронта, — сказал он спокойно.
— Вы думаете, что я принесла бы вам поллитровку, если бы этого не знала?
Анатолий Егорович растерялся.
— Ничего не понимаю.
— Я всегда говорю: больница немного похожа на фронт.
— Поэтому вы курите?
— Поэтому.
— Ясно. Знаете, в чём вы ошибаетесь? На фронте другой страх. Он снаружи. Я могу с ним бороться. Он хочет прошить меня разрывными пулями. А я увёртываюсь. Там у меня у самого в руках пулемёт. Я этот страх расстрелять могу. Убьют — сгоряча не замечу.
— А в больнице?
— Тут страх внутри. И сам я с ним разделаться не могу. Маюсь. Гадаю на кофейной гуще. Не с кем драться, понимаете? Наоборот, все меня спасти хотят, а я же знаю, у вас не всегда получается. Как говорится — медицина бессильна. Так что собирайте свои манатки. Спасибо за внимание.
Бывший лётчик хотел эффектно покинуть чуланчик, но Таня — хитрая девушка.
— Анатолий Егорович…
— Ну?
— Вы сказали, что чуть-чуть в меня не влюбились.
— Чуть-чуть не считается.
— Считается, Я с первого класса по десятый всё время чуть-чуть не влюблялась в одного мальчика.
— А почему чуть-чуть?
— Потому что он был без ума от другой девочки — Клавы.
— Дурак.
— По-моему, тоже.
— Теперь вы, наверное, замужем за другим?
— Нет. Теперь, когда та девочка вышла замуж не за него, а за другого, он от меня без ума.
— А вы?
— Колеблюсь. Боюсь, что он Клаву не забыл.
— Карусель какая-то. Но интересно.
— Ещё бы. Вы даже себе представить не можете, до какой степени!
— Со стороны. А вам должно быть очень мучительно.
— Мне иногда удаётся — со стороны. Иначе бы не выдержала.
— Зачем же вам моё «чуть-чуть», когда я стар и к тому же женат? У меня внуки.
— Пригодится.
— Вы странная девушка.
— Обыкновенная. Если бы этого «чуть-чуть» совсем не существовало, из дома выходить скукота одна.
— Ах вот вы какая! А не боитесь, что я вдруг не на шутку? Потеряв голову?
— Нет. Вы друг профессора Корнильева, а он не дружит с идиотами.
— Вы думаете, будто о жизни знаете что-то лучше меня?
— Уверена. Вот вы же побрились и костюм надели. Теперь вам есть захочется.
— Потому что вы мне два раза улыбнулись?
— Нет, потому что вы побрились.
Анатолий Егорович смотрел сквозь давно не мытые стёкла лоджии, и ему видны были окна хирургического корпуса, откуда спускались вниз верёвочки, а потом взвивались вверх с привязанными к ним хозяйственными сумками. И вдруг распахнулось ещё одно окно.