Сикстинская мадонна
Шрифт:
Первый тост провозгласил хозяин, из стекла недорогого кубок над собой подняв:
– За вас хочу я, парни, выпить! Послужить желаю хорошо и по уставам только! Честь и слава лишь тогда вам будет!
Вишневецкий произнес «Уставы» так возвышенно, с таким апломбом, что Емелину вдруг плохо стало. Понял он затеи глупой тщетность. «Разве эдакий лихой служака, – в замордованном стрельнуло мозге, – в деле гнусном помогать возьмется? Ни за что и никогда, конечно. Нет, он пулю в лоб скорее пустит сам себе, не размышляя долго». Но прогнал дурную думку Леша и концовки начал ждать смиренно.
Тост второй, ответный, был по праву за Емелиным. Его любимец произнес подобострастно, словно государству принимал присягу:
– За уставы тост поднять хочу я. Чтоб служили лишь по ним и только.
Вишневецкий, слыша то, в восторге бесконечном пребывал, бескрайнем. Он коньяк с большим волненьем выпил и добавил:
– Да, уставы – это, разумеется, всему основа, то есть главное – святых святая! Ты ни му без них, ни тпру на службе. Но при всем при том еще одно есть в деле воинском, о чем нисколько не мешает вам напомнить, братцы, это тайну сохранять уменье. Безнадежный кто болтун по жизни, лучше армию пускай обходит только дальней стороной, чтоб худа ни державе, ни себе не делать. У меня в начале службы самом два товарища хороших были – капитана два. И что ж? Сгорели из-за гнусных языков поганых. Начинал служить я, братцы, в Тарту. Ну, так вот, моих два друга, лучших, в ресторане хорошо поддали и решили за столом устроить состязание по тайн болтанью. Завершилась их на этом служба. Особистов не задаром кормят. Это помните всегда, ребята. За зубами языки держите.
– Ну и что же с ними после было? – Вишневецкого спросил Емелин.
– Трибунал. А что потом – понятно.
– Посадили?
– А иначе как же. Поделом. Болтать не станут больше. – И майор к губам приставил палец. – Чу! Ребята. Упаси вас, боже, для шпиона стать находкой легкой!
И стаканы опустели снова.
А потом, еще когда налили по чуть-чуть, решил взять Вадик слово. На майора он взглянул и гордо, так торжественно сказал особо, даже трогательно очень как-то:
– Мы вас очень, Алексей Петрович, уважаем, даже больше, любим. Не измерить благодарность нашу вам за то, что нас азам учили, первым, воинским, при этом спуска не давая, выбивая мусор из головушек пустых гражданских. И за то, что нам предельно ясной стала воинских уставов сущность!
Тут совсем уже лицо майора умилилось, и слеза большая на рубашку по щеке скатилась, ненадолго став кружочком круглым, темным, маленьким пятном на форме. Понял Вадик: подоспело время для атаки лобовой и, сделав гордый вид, подобострастно молвил он, напыжившись:
– Я вот еще что вам сказать хотел. Мы очень с Лешей уважаем вас и службу станем, разумеется, нести достойно. Правда, только вот с призывом этим, дополнительным, накладка вышла. Настоящий катаклизм дурацкий.
Вишневецкий удивился, ну а Вадик дальше продолжал, но, правда, только вот уже, волнуясь малость.
– Понимаете, Емелин Леша, есть не только ваш любимец первый, но конструктор он еще от бога.
– Замечательно, – куратор вставил, – тут вполне предположить возможно, то что именно уставов знанье не последнюю сыграло скрипку в становлении сего таланта.
И Емелин улыбнулся грустно, то услышав, а досужий Вадик продолжал:
– Вполне возможно это. Незадача только в том, что Леша был в КБ распределен к Сухому, где его как раз родное место. Ну, а тут же вдруг призыв внезапно… Заносить аэропланам будет вот хвосты теперь два года долгих, что потеря для страны большая. Помогите. Очень, просим слезно.
– В чем помочь, не понимаю что-то?
Вадик вновь:
– Да вам раз плюнуть это… Дело личное хотя б на месяц подзаныкайте всего лишь только. Доберется до КБ пускай он, а потом уже на новом месте бронь наложит на него начальство. И для родины спасен конструктор, что Сухого переплюнет даже. Тут на вас у нас одна надежда.
Даже если бы майор услышал приглашение к чему-то просто омерзительному бесконечно, так и то б был ошарашен меньше. Но такого отношенья к счастью службы воинской не мог понять он. Офицера жуткий взгляд пронзил вдруг лейтенантов молодых, и ужас исказил лицо гримасой страшной, кулаки вдруг затряслись сжимаясь, и сколь мочи только в легких было, Вешневецкий завопил брезгливо:
– На хуй! Вон! Пошли отсюда на хуй!
И как сдуло авантюр умельцев.
По аллейке, института возле, шли товарищи, убиты горем. И Алеша ощутил вдруг резко тяжесть воздуха большую в легких, в сердце боль, и на скамейку рядом, сел бледнеющий, глаза зажмурив.
– Что-то, Вадик, мне ужасно плохо, – прошептал, пролепетал уныло. А дружок на то взорвался прямо:
– Знаешь, Леша, а наверно хватит, друг мой, нюни распускать, как баба! Коль мужчина, так держись давай-ка! И не то еще бывает в жизни!
Резкий друга тон чувств буйство Леши поубавил чуть. И стало стыдно очень здорово ему за слабость. Улыбнулся горько парень, густо покраснел, и виновато молвил:
– Да ты прав. Уж извини, товарищ! – и почувствовал себя получше, то сказав, студент ХАИ недавний. Встал и с Вадиком потопал рядом к общежитию, где жили вместе.
Полежав, переварив, стряслось что, в головах друзья в кабак «Центральный» вечерком пошли вдвоем и просто прямо-таки от души надрались.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ВОЕННАЯ ТАЙНА
После пьянки, встав довольно рано, в полвосьмого, по привычке старой, вспомнил Леша, что как раз сегодня завершающий этап призыва: будут нынче разбирать купчины офицеров по частям различным.
Кстати очень оказалось пиво, принесенное вчера с собою, две бутылки. Потянулся Леша за одной из них к окну, а тут и спавший друг открыл глаза. И жажду утолили Вадик с Лешей вместе. Ну а после, потянувшись сладко и икнув:
– А знаешь что, дружище, – встрепенулся авантюры мастер, – нет, совсем у нас не все пропало. Я нашел оригинальный выход!
– Ну, поведай.
– Ты слыхал о тайне, что майор нам говорил?
– Да слышал.
– Ну, так вот. И я припомнил тоже, как с МАИ один студентик шустрый закосить сумел как раз по тайне.
– Ну-ка, ну-ка, – весь вниманьем ставши, на кровати приподнялся Леша.
– На комиссию товарищ вышел, и конкретно объяснил предельно: «Я, товарищи, болтун по жизни! Тайн нельзя мне доверять военных. Разболтаю все как есть секреты. Для шпиона я находка то есть! И мне в армии рядах не место. А возьмете грех на душу коли, призовете, на себя пеняйте, если выболтаю что нечайно. В трибунале расскажу, что честно вам о мании своей поведал на комиссии. И всем припомнят». Дискуссировать не стали даже.