Сикстинская мадонна
Шрифт:
– Неужели это правда было?
– Было. Знает все МАИ про это. Да подумай сам: ну кто захочет брать ответственность, когда сам мелет, призывающийся, вот такое?
– Что ж и мне вот так прикажешь тоже?
– А чего? Делов всего: помнешься, покраснеешь пять минут каких-то и свободен, не чешитесь, Вася! И проблема решена, дружище!
– Так встаем, на призывную скоро. Ну-ка вдруг и повезет взаправду.
Быстро встали и, умывшись споро, собрались и пошагали спешно в институт родной разок последний.
Возле самой проходной машина
Вздрогнул Леша:
– Вадик, глянь на пике институтского забора парень! – чуть не крикнул он. Тот смотрит – правда.
– Ничего себе картина! Ужас, – прошептал, перепугавшись, Вадик.
– Дикий! – Леша поддержал, и стали за картиной наблюдать печальной.
Не бывало никогда такого, на заборе чтоб в ХАИ вот так же бестолково жизнь закончил кто-то.
А забор был в институте добрым из стальных толстенных прутьев длинных, заостренных наверху. И надо ж, на добротную такую пику, как акула на гарпун, попался незадачливый студент – бедняга. Видно, он перелезал и просто поскользнулся, а копье не промах четко в нижнюю вонзилась челюсть. Струйки алые катились крови по одежде, орошая землю.
Наконец-то бедолагу сняли. На носилки и скорей в спецтранспорт тело мертвое от глаз досужих. И уехали машины шустро, не особенно которым рады большей частью, без каких, однако, человечество пока не может.
Гомон начался в толпе студентов.
– Пугачев из триста третьей это.
– «Б» поток.
– Видать, бедняга пропуск позабыл и вот полез растяпа.
– Да, без пропуска у нас не пустят, как-никак, а институт режимный.
– Уж куда еще режимней, только для шпиона тот забор и пропуск не препятствие, а человек вот бестолково попрощался с жизнью.
– Пусть режим, но разве пропуск трудно взять с собою? Разгильдяйство это.
– Он всегда ходил, как сонный будто, вот жестокая за то расплата.
– Это ж только умудриться надо, подбородком чтоб на пику точно.
Леша, слушая ребят, подумал: «А примета ни к чертям собачьим. Нехорошая примета – чую», только Вадику о том ни слова не сказал и, постояв немного, в институт друзья пошли, проверив пропуска сперва в карманах, правда.
Перед кафедрой уже военной Вадик:
– Вот она, – заметил другу, – настоящая беда, с твоею никаким не сопоставить боком.
И Алеша промолчал согласно.
Наконец-то кабинет 108, где комиссия уже хлопочет. У дверей его ребят с полсотни. Тут и те, кому служить, и те, кто поболеть пришел за друга также.
Вот один призывничок с улыбкой вышел, радостный такой, как будто человеку отвалили денег ни с того и ни с сего немало.
– Ну, куда?
– Да хорошо, в Батуми. Мандаринов обожрусь от пуза. В море Черном накупаюсь вволю.
На счастливчика вопросы тут же стали сыпаться, а из дверей же шустро выглянул майор знакомый, что на кафедре военной ведал подготовкой строевой и крикнул:
– Заходите! – и Алешу пальцем поманил. – А ну давай, Емелин.
И пошел тот в кабинет 108 за майором, побледнев. Войдя же отчеканил, как учили, четко и понятно:
– Лейтенант Емелин!
И умолк. И огляделся: «Боже!». Офицеров два десятка целых. Все полковники по большей части, восседают и глядят сурово.
Добролетов, генерал-майор, сам этот в центре, председатель все же. Вишневецкого же нет, конечно, стресс свалил последней встречи видно, непредвиденно такой ужасной для военного с большущей буквы.
«Хорошо что не придется видеть человека, – Алексей подумал, констатируя сей факт, – а то бы как в глаза сейчас смотреть во время безобразной авантюры новой?»
Покупателя суровый голос размышления прервал Алеши:
– Как, товарищ лейтенант, хотите на Иртыш?
И лишь собрался Леша отвечать, как покупатель снова:
– Просто техником сперва и сразу после срока двухгодичной службы инженерную представим должность. И с жильем у нас пока в ажуре. При условиях таких лишь глупый только в кадрах не остаться может.
Тут замешкался немного, правда, призывник, вояки натиск мощный с толку сбил, а покупатель, будто пес взбесившийся, с цепи сорвался:
– Что молчите, – заревел, – Емелин! Не хотите вы служить, быть может, в нашей армии Советской вовсе? Так конкретно говорите, прямо, а не яйца между ляжек трите!
Очень густо покраснев, Алеша, весь сгорая от стыда:
– Я, – начал, – очень здорово служить желаю, где угодно, хоть во льдах бескрайних, хоть у вас на Иртыше, в Сибири. Да беда: я есть болтун по жизни, слабоватый на язык серьезно. За зубами не умею толком я держать его. И как с грехом тем буду в армии служить, коль тайны ни одной не сохраню военной, для шпиона я находка если. Потому сейчас прошу покорно нашей родине не делать худа и меня не призывать на службу.
Рты раскрыли все как есть и тихо очень-очень в кабинете стало. Добролетов, генерал, так вовсе весь как рак побагровел, надулся и хотел уже взорваться было разухабистой военной бранью, но полковник тот, который справа:
– Марш! – скомандовал. – Кругом! – свирепо. – Вон!
Емелин, повернувшись, вышел. А полковник:
– Я беру болвана, – зло сказал, – косить не дам под дуру! Покажу, блядь, где зимуют раки!
И полковник тот, который слева восседал от генерала, крикнул, ситуацию замять желая:
– Кто там следующий? – И какой-то призывник вошел за Лешей тихо.
Вадик к другу:
– Ну, чего? – а тот же даже вымолвить не смог словечка.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. НАЧАЛО СЛУЖБЫ
А послал служить полковник толстый Алексея на Кавказ в Чу горд. Есть такой там городишко тихий, небольшой, великолепный, славный. В авиации, в серьезной, в Дальней предстояло отслужить два года.
Обстоятельства сломали парня. Похудел, стал молчаливым, грустным, безразличным ко всему на свете. В состоянии таком ужасном службу начал лейтенант Емелин.