Силач
Шрифт:
Вслед за ним на борт поднялся недоброй памяти Франсиско Рольдан — мятежник из мятежников, обреченный на вечную неудовлетворенность, поскольку чувствовать себя счастливым он мог бы, лишь создав собственное утопическое королевство; первый из тех тысяч диктаторов, что стали поистине чумой нового континента. И вот теперь он шел, закованный в цепи, как и гордый Гуарионекс, последний вождь, пытавшийся противостоять попыткам захватчиков разрушить красоту этого благословенного места, красивейшего уголка земного рая на протяжении многих столетий.
И тут
На кораблях стали отдавать швартовы, но хотя большинство капитанов были новичками в этих водах и ничего не слышали о приближающемся разрушительном урагане, чутье и опыт подсказывали им — надвигается что-то недоброе.
Внезапно с надрывным плачем завыл ветер, синее море, горизонт затянули темно-багряные тучи, синее море сделалось серо-стальным, и по нему заскакали мириады сердитых волн с пенными гребнями.
Бакланы и чайки полетели искать убежища в глубине острова, собаки выли, кошки шипели, выгнув спины и вздыбив шерсть, лесные попугаи подняли гвалт, видимо, обсуждая, как спастись от надвигающейся катастрофы.
Губернатором Николасом де Овандо, наблюдавшим с балкона алькасара, как уходит в море блистательная флотилия, вверенная ему монархами, овладело дурное предчувствие — возможно, предсказание ненавистного вице-короля начинает сбываться, ведь даже упрямый губернатор, человек сугубо сухопутный, не мог не заметить, как стремительно меняется капризная природа неизведанного мира; возможно, он и сам был близок к тому, чтобы приказать кораблям вернуться и искать убежища вверх по течению реки.
Нерешительность, проявленная в им в эти минуты, оставила несмываемое клеймо на всей его дальнейшей жизни.
Признать ошибки перед Колумбом, Терреросом, де ла Косой было для него много тяжелее, чем принять последствия своего упрямства; а потому, несмотря на то, что с берега за ним наблюдала не одна пара полных тревоги глаз, ожидая приказа остаться в гавани, такого простого и при этом невозможного, учитывая это самое упрямство, губительный и чисто испанский порок, не позволивший ему склонить голову и признать ошибки. Он молча наблюдал, как последний из великолепных кораблей поднимает паруса, чтобы выйти в море.
Собравшиеся на берегу горожане молча стояли, охваченные тревожными предчувствиями.
Никто больше не махал платками, провожая корабли; даже негодующие возгласы и свист в спину бывшего губернатора уступили место гнетущей тишине. Казалось, даже самые равнодушные зрители уже поняли, что вот-вот станут свидетелями нелепой трагедии, которую так легко можно было избежать.
Сотни людей бросились прямо в объятия смерти, хотя она предупреждала о своем приближении множеством признаков, который распознал бы даже полный идиот, и те туземцы, что еще не ушли в горы искать убежища в пещерах в глубине острова, теперь ошеломленно взирали на безумцев и самоубийц, осмелившихся бросить вызов самому «Духу Зла», уже оповестившему грозным ревом о своем приближении.
Дон Франсиско де Бобадилья смотрел с кормы «Флагмана», как тает вдали город, когда палуба задрожала под его ногами, словно живое существо в ожидании катастрофы, а такелаж загудел, но он упорно не желал верить в скорую и нелепую гибель.
Как могло случиться, что никто не решился возразить против откровенно губительного приказа?
Как могло случиться, что ни один из двадцати восьми капитанов — бесспорно, мастеров своего дела, даже не попытался спасти команду лишь потому, что не посмел ослушаться губернатора, власть которого кончалась на берегу?
Ведь все могло сложиться совершенно иначе, если бы хотя бы один из них — хотя бы один! — вспомнил, что нет лучшего моряка, чем тот, кто не боится ослушаться вздорного приказа; тогда, быть может, и остальные последовали бы его примеру. Но та же проклятая гордость, а быть может, простое неверие в то, что высокое начальство может ошибаться, заставили их промолчать, когда им отдали бредовый приказ.
Огромные волны обрушились на берег, захлестывая вершины высоких пальм. Все вокруг, казалось, завертелось в жутком хороводе. Огромные тучи, прежде чуть красноватые, а теперь темно-багровые, наползали с юга, в сумасшедшей гонке обгоняя друг друга, словно тоже пытались спастись от беспощадного чудища, что нагоняло их с фатальной неотвратимостью.
Но они были только первыми предвестниками смерти, превратив яркий полдень в мрачные сумерки, а море — в стену плотной воды, двигающуюся с такой скоростью, будто она и вызывала ветер.
Остававшиеся на берегу внезапно поняли, что сейчас нужно не оплакивать печальную судьбу тех, кто ушел в море, а спасать собственную жизнь, которой угрожало неизвестное атмосферное явление прямо-таки невероятных масштабов.
Корабли понесло дальше к востоку, а горожане бросились прятаться в домах, где тяжелые потолки обрушивались им прямо на головы.
Женщина в широких юбках в ужасе закричала, когда посреди улицы рухнула половица недостроенного дома, сорванная ветром. Щепки так и брызнули во все стороны.
Приближался ураган — самый первый из всех тех, от которых город будет многократно страдать на протяжении всей истории своего существования, имея несчастье оказаться на самом пересечении грозных тропических циклонов. Ураган готовился заявить, что ему недостаточно жизней тех, кто имел неосторожность выйти в море; нет, его кровожадность простиралось много дальше, и ни один горожанин, укрывшийся в самом дальнем углу, не мог чувствовать себя в безопасности.
Капитан «Санта-Марты» наконец понял, что надвигается беда, и первым отдал приказ вернуться.
Матросы бросились убирать паруса, рулевой повернул штурвал, но ветер переломил толстые реи, как сухие прутики, и потерявший управление корабль перевернулся кверху килем и тут же потонул, даже не пытаясь больше сопротивляться.
Сорок семь членов экипажа и четырнадцать пассажиров лишились жизни на глазах потрясенных горожан, не успевших покинуть пляж.
Брат Николас де Овандо поспешил запереться у себя в спальне.