Силач

Васкес-Фигероа Альберто

— Если бы это мне сейчас предстояло отправиться в плавание, я бы не спешил выходить в море.

Хуан де ла Коса, тоже обративший внимание на признаки близкой бури, которые за долгие годы плавания в карибских водах научился безошибочно распознавать, чуть заметно кивнул.

— Согласен. Если на свете когда-либо выдавался денек, менее подходящий для плавания, то это как раз сегодня.

— Почему же? — спросил хромой Бонифасио. — Море спокойно, ветра нет.

— Так появится.

— Почему вы так уверены?

— Потому что ветер

качал мою колыбель, ветер сделал меня тем, что я есть. И если когда-нибудь настанет день, когда я не смогу понять, что за ветер ерошит мои волосы, это будет значить, что я даже не ослеп, а попросту умер, — он резко повернулся на каблуках. — Я поговорю с губернатором.

Но брат Николас де Овандо, человек сугубо сухопутный, знавший о здешних морях лишь понаслышке, не пожелал слушать «тарабарщину, которую несет ставленник адмирала, утверждающий, будто видит призраков, ему мерещится шторм посреди ясного неба».

— Эскадра выйдет в море — с вами или без вас, — заявил он. — Вот мое последнее слово.

— Даже не суйтесь в море, — заявил Сьенфуэгос, едва услышав о разговоре с губернатором. — Я подозреваю, что надвигается тот самый «Ур-а-кан», что пронесся над фортом Рождества незадолго до того, как на нас напали люди Каноабо. Весь мир, казалось, сошел с ума. Ветер с корнем вырывал деревья, а в море ходили волны высотой с гору.

— Этот корабль — все, что у нас есть, — заметил Родриго де Бастидас.

— Значит, у вас не будет и этого, если вы выйдете в море, — отрезал Сьенфуэгос. — Оставайтесь. Черт с ними, с сокровищами, но вы хотя бы спасете свою шкуру.

— К сожалению, в моем случае это невозможно, — вздохнул Бастидас. — Волей или неволей, но я должен быть на корабле, и мне бы не хотелось, чтобы меня подняли на борт закованным в кандалы.

— Тогда спрячьтесь в сельве, вы еще успеете. А завтра будет видно.

— Прятаться по кустам — не мой стиль, — пожал плечами Бастидас. — Если уж Бог повелел мне после всех превратностей судьбы окончить жизнь в океане — значит, так тому и быть, — с этими словами он повернулся к товарищу по плаванию. — А вы как считаете? — спросил он.

— Я считаю , что нужно сказать капитану, чтобы он, выйдя в море, взял курс на остров Саона, где мы сможем укрыться, прежде чем нас настигнет шторм, — задумчиво ответил мастер Хуан де ла Коса. — Если этот «Ур-а-кан» действительно идет с юга, то у нас лишь одна надежда на на спасение: укрыться с северной стороны острова.

Сьенфуэгос расставался с ними с тяжелым сердцем, зная, что, быть может, они больше никогда не увидятся, и канарцу даже показалось, будто он обнимает на прощание двоих смертников, идущих на эшафот.

Однако, вскоре «Гукия» — каравелла, на борт которой поднялся Хуан де ла Коса, отделилась от вереницы кораблей и решительно направилась на юго-восток. Увидев это, канарец облегченно вздохнул и хлопнул по плечу Бонифасио Кабреру:

— Если они успеют добраться до Саоны, то такой моряк, как мастер Хуан, сможет спасти корабль. Но я отдал бы десять лет своей жизни, лишь бы не оказаться в море в такой день... — он покачал головой и криво улыбнулся. — А впрочем, в такой день и на суше я не хотел бы оказаться.

Хромой хотел было что-то ответить, но передумал, увидев, что к причалу направляется бывший губернатор Франсиско де Бобадилья в окружении полудюжины солдат, больше похожих на конвоиров, чем на почетный эскорт.

Он двигался, подобно лунатику; казалось, он даже не слышит возмущенных криков толпы, собравшейся на берегу. Пожалуй, даже не чувствовал боли от града летящих в него камней — взгляд его был прикован к высокому горделивому кораблю, на который ему предстояло взойти. Он шел, словно пьяный, шатаясь на ходу, как будто стремился к желанной цели, но никак не мог ее достичь.

Самое печальное в загадочной истории губернатора дона Франсиско де Бобадильи, что будучи по натуре честным человеком, он не смог устоять перед соблазнами и в итоге потерял всё.

Он день за днем шел к погибели, накапливая богатства, возможно потому, что очень скоро понял — полученный пост слишком высок для него, и нашел единственный способ сравниться с окружающими его великими людьми, накопить как можно больше золота и жемчуга.

Наказание, которому мог его подвергнуть преемник Овандо, или то, которое наверняка ожидает его в Испании со стороны монархов, ничто по сравнению с тем, что он чувствовал, понимая, как высоко вознес его каприз судьбы, какую значительную роль он мог бы сыграть в истории, и лишь собственная глупость толкнула его в пропасть бесчестия и стыда.

Кого он мог винить в собственных бесчисленных ошибках?

Кого мог винить, кроме себя самого, в алчности человека, растерявшего остатки разума?

Одиночество, помогающее найти истинный путь человеку умному, для людей более простых превращается в плохого советчика. А несмотря на многочисленных подхалимов, дон Франсиско де Бобадилья всегда был одинок и даже с вершины видел не слишком далеко, высокий пост только увеличил унаследованную от предков близорукость.

Большая власть делает великанами даже самых ничтожных карликов, однако история тысячу раз показывала, что если мелкому человеку выпадают большие возможности, это крайне редко способствует развитию его добродетелей, зато самые отвратительные пороки расцветают пышным цветом.

Быть может, даже поднимаясь на борт корабля, который, возможно, доставил бы его прямо к подножию виселицы, бывший губернатор пытался понять, когда совершил первую в той череде ошибок, что привела к столь печальным последствиям.

Он понимал, что бесполезно плакать и каяться; возможно, даже хотел поклониться горожанам и попросить прощения у этого презренного отребья, но остаток гордости заставил его подняться на корабль с высоко поднятой головой, всем своим видом показывая, что он ни минуты не сомневается в правоте собственных поступков.