Сильнее бури
Шрифт:
– Как, дочка, не утихает буря?
– Нет, дедушка, еще пуще разыгралась.
Старик сокрушенно покачал головой и, кряхтя, поднялся со стула:
– Ай-ай1 Поломает она мои саженцы. Схожу посмотрю…
Айкиз, обняв старого садовода за плечи, мягко «усадила его на место:
– Сидите, дедушка… Куда вы в такую бурю? Да и темно в степи, ничего не видно. Подождем до утра…
Айкиз бодрилась, но глаза у нее были темными-темными, словно и их заволокло хмурыми непогожими сумерками…
Халим-бобо по-отцовски ласково погладил своей сухой, шершавой ладонью ее
– Ничего, дочка, обойдется… - и, понизив голос, добавил: - Пойди лучше побудь с Лолой. Видишь, как она на тебя смотрит.
Лола, и правда, смотрела на нее' нетерпеливо, тревожно. Айкиз тихо сказала ей:
– Он у Смирнова. Поехал похлопотать насчет вагончиков для трактористов.
– Позвони Смирнову, Айкиз-апа!
– Зачем поднимать панику?
– А ты будто по делу…
Айкиз усмехнулась, как усмехаются взрослые, покоряясь капризу ребенка, и шагнула к столу, на котором стоял громоздкий допотопный телефон. Она долго крутила ручку, но в трубке томилась пустынная, не нарушаемая обычным потрескиванием тишина…
– Видно, бурей оборвана линия. Но ты не волнуйся, Лолахон. Что с ним случится? Он сидит сейчас у Смирнова или поехал к себе в МТС.
– Нет, ападжан, нет! Он не мог задержаться у Смирнова… Он давно должен быть здесь…
– Да почему, Лолахон?
Лола кивнула на окно.
– Видишь, что творится? Он должен вернуться на стан.
– Она покраснела, опустила глаза, докончила шепотом: - Обязательно! Я знаю Ивана Борисыча…
В груди Айкиз шевельнулось что-то похожее на зависть… Глаза Лолы, слова Лолы - все дышало любовью и чистой, крепкой верой в любимого. Она была сейчас далеко от Погодина, но, казалось, видела его, могла предугадать каждый его шаг. Она была убеждена: Погодин мог посту-.пить только так, не иначе. Ее уверенность и ее тревога передались Айкиз…
– Погоди, сестренка! Я сейчас узнаю, нельзя ли наладить связь… Вы отдыхайте, а я потолкую с трактористами.
Айкиз направилась было к выходу, но в это время дверь отворилась, и на пороге появились Умурзак-ата и Алимджан. И лица и одежда их были сплошь засыпаны пылью. Густые, черные, сросшиеся на переносице брови Алимджана казались седыми, как у старого Умурзак-ата, а под бровями - негаснущими угольками в серой золе - весело и возбужденно посверкивали глаза. Алимджан, отряхиваясь, окутался густым коричневым облаком. Поздоровавшись с Халим-бобо и Лолой, он пододвинул Умурзак-ата стул, а потом, подойдя к Айкиз, виновато сказал:
– Прости меня, Айкиз. Замотался! Из бригады - в кишлак, из кишлака - в бригаду… Целый день бегал. Обо всем хотелось узнать, со всеми повидаться. Соскучился я за эти месяцы по колхозу.
– А по мне?
– требовательно, с упреком шепнула Айкиз.
– Знала бы ты, Айкиз, как я люблю тебя, умную мою, красивую.
– Алимджан зарделся, как девушка, оглянулся смущенно и, уже обыденней, спросил: - Ты обедала без меня?
– Пообедала, - кивнула Айкиз и проглотила голодную слюну.
– Я была у строителей, с ними и поела.
– Вот и отлично! А то я боялся, что ты прождешь меня и останешься голодной.
–
– С поля, - сказал Алимджан.
– Пытались защитить хлопок от бури. Да куда там!..
– А ты не скромничай, сынок!
– ласково упрекнул его Умурзак-ата.
– Мы немало сделали.
– И, обращаясь к Айкиз, восхищенно воскликнул: - Алимджан наш - богатырь, дочка! Как началась буря, многие попрятались по домам: какая, мол, работа, бурю не переспоришь! Мы тоже сперва приуныли. Видим, беда грозит хлопку, да растерялись, не знаем, что делать. Только Алимджан не пал духом!
– Отец!
– просительно произнес Алимджан.
– Вы уж так меня расхвалили… Поверь, Айкиз, ничего особенного я не сделал. Колхозники - вот настоящие герои!
Умурзак-ата, пряча улыбку, несердито оборвал зятя:
– Старшие говорят - ты молчи! Так вот, дочка… Взял он кетмень и отнрыл воду. Тут мы поняли, что он задумал. Ветер-то песок с места на место переносит, а увлажнишь его, ему в воздух уже не подняться. Опомнились мы, как за боевое оружие, схватились за кетмени. Трудно нам пришлось, дочка, куда как трудно! Ветер с ног валит, глаза от песка слепнут, в двух шагах ничего не видно, вода в арыках бунтует! Но Алимджан ведет нас, и мы идем за ним, как бойцы за своим командиром. Эх-хе, я себя молодым почувствовал, вспомнил, как когда-то с басмачами дрался!
Айкиз слушала отца затаив дыхание.
– И что же потом?
– А мы принесли фонари «Летучая мышь», навесили их на шеи и опять схватились с бурей! Глядим, а уж и на других участках закачались слабые огоньки: дехкане в других бригадах устыдились своей слабости, вернулись в поле. Самый опасный натиск бури мы отбили. Видит Алимджан, люди едва на ногах держатся, оставил в поле нескольких поливальщиков, остальным велел идти в кишлак.
– Сами-то вы зачем пошли сюда, а не в кишлак? Вам ведь отдохнуть надо!
Алимджан тихо сказал:
– Я знал, что ты здесь…
После этих слов, после рассказа отца недавняя досада Айкиз на мужа исчезла. Снова он был с ней, сильный, смелый. Голос его звучал нежно и заботливо, глаза светились любовью… На секунду она незаметно для других прижалась плечом к его груди, подняла на него просветлевший взгляд, а потом спросила отца:
– Значит, хлопок можно спасти, отец?
– Не буря ведь вершит судьбой урожая. Все зависит от нас самих!.. Будем работать спустя рукава - тогда и при погожем лете не соберем хорошего урожая. А наляжем на работу - так, что бы ни было, осенью весы заскрипят под тяжестью хлопка.
– Спасибо, отец, - тихо сказала Айкиз. Она подошла к окну, посмотрела не угомонился ли ветер. Встретила молящий, напоминающий взгляд Лолы.
– Отец! Алимджан!.. А вы не видели Погодина?
– Погоди, погоди, дочка!
– вскинулся Умурзак-ата.
– У него ведь мотоцикл?
– Так вы видели его?
– вырвалось у Лолы.
– После полудня кто-то проехал мимо нас на мотоцикле. Несся как бешеный!..
– Это Иван Борисыч!
– снова не вытерпела Лола и поспешила отвернуться к окну, чтобы никто не увидел густого румянца, залившего ее лицо.