Сильнее бури
Шрифт:
Вдруг Айкиз вспомнила о своем первом и о своем недавнем разговорах с Гафуром, о статье в газете, вспомнила, хотя, казалось, прежде и не заметила этого, как подставлял плечо под,гроб с телом отца напыщенный, равнодушный ко всему Султанов. Почему пришло ей это на память, почему воспоминания об отце связались так неожиданно и случайно с этими досадными, неприятными воспоминаниями? И случайно ли?
Спокойней, Айкиз! Пусть мысль твоя обретет привычную трезвую ясность! Ведь это очень важно - понять, как все случилось, с чего началось то, что закончилось так трагически…
Ты не можешь простить себе, что в тот роковой день отпустила отца
Был план освоения целины. Были у этого плана противники. Нагрянула песчаная буря. И появилась статья в газете. И все это можно было свести к одному: была борьба.
А ты знаешь, что такое борьба, Айкиз? Это ведь не только стычка различных идей, различных точек зрения. В борьбу неодолимо вовлекаются человеческие судьбы, и линия фронта проходит через наши сердца. Сражаются армии, сражаются противоборствующие идейные лагери, сражаются не согласные одна с другой группы, а гибнут, страдают, мужают и торжествуют люди, у каждого из которых лишь одно, и не железное, а живое сердце, болью откликающееся на все, что происходит вокруг. Так происходит при любой борьбе, какой бы безобидной ни казалась она с первого взгляда.
Ты сражалась за целину, а в это время у тебя дома случилась горькая, непоправимая беда. Есть ли связь между этими, такими разными, событиями? Есть, Айкиз! И недаром ты вспомнила о Гафуре, Юсуфии, Султанове, который, возможно, стоит за спиной твоих явных противников.
Ты сжала кулаки, уперлась ими в нагревшийся камень и вдруг с холодной ненавистью произнесла: «Убийцы!..» И сама испугалась этой мысли, закрыла глаза ладонью, словно прогоняя страшное наваждение…
Не слишком ли далеко зашла ты, Айкиз, в своих раздумьях? Невольной причиной гибели старого хлопкороба были и те, о ком ты сейчас думала, но если бы они оказались при твоем разговоре с отцом, если бы знали о его намерениях и о его болезни, они сами помогли бы тебе сохранить отцу жизнь и здоровье… Все это сложно, Айкиз! Помни одно: твой отец пал, как воин в бою.
Верная его памяти, ты продолжишь сражение. У тебя теперь ожесточены разум и сердце. Ты будешь биться еще яростней, расчетливей, чтобы избежать новых жертв, пусть даже скромных, и скорей достичь победы, которая принесет дехканам счастье. Ты будешь биться, не жалея сил. Но одной тебе не справиться, Айкиз. Ты знаешь это. Зачем же ты убежала, спряталась от людей, без которых ты - как капля дождя в пустыне. Они, может быть, уже ищут тебя, ждут твоего совета, сами собираются что-нибудь делать! Алтынсайцы не из тех, кто любит сидеть сложа руки. Ты хотела успокоиться? Но нужен ли тебе покой? Тебе сейчас нужно окрепнуть духом, а это приходит только в труде, в борьбе, на людях. «Всегда будь с людьми, дочка, - говорил тебе отец.
– Они - забота твоя и опора…» Спеши к ним, Айкиз! Твое горе - это и их горе, их победа и радость будут твоей победой и радостью.
Айкиз поднялась с камня. Да, она должна быть с дехканами,, с Погодиным, Керимом, Михри, Бек- бутой, Смирновым, старым Халим-бобо. Но сначала она зайдет к Джурабаеву.
Айкиз освежила лицо водой из родника и ушла. Долго слышала она за собой самозабвенную песнь ручья, песнь о вечном, неиссякаемом торжестве жизни.
Глава двадцать пятая
СЛОВО ЗА ДЕХКАНАМИ
В это же утро старый Халим-бобо, поднявшись спозаранок, поспешил в сад, заложенный возле нового поселка. Смерть давнего друга, Умурзак- ата, отвлекла садовода от сада. Надлежало наверстать упущенное.
Халим-бобо шел по пустынной улице нового кишлака, уже ожидавшего новоселов. На улицах, перед кирпичными зданиями клуба и сельсовета нежно зеленели первые деревья. Их вырастил и пересадил сюда сам Халим-бобо. Как рачительный хозяин, он старался украсить новый поселок зеленью, чтобы порадовать будущих хозяев кишлака. И сад он им подарит такой, что никому не захочется расстаться со своим новым жильем.
Сад оправился от бури. На яблонях, грушах, урюковых и персиковых деревьях распушилась зелень, деревья быстро шли в рост. Напоминанием о буре остались лишь мелкие дырочки на «старых» листьях, изрешеченных, словно дробью, колючим песком.
Деревья еще не обзавелись раскидистыми ветвями, стволы были еще тонки, и Халим-бобо, используя каждый свободный, незатененный клочок земли, посадил в саду дыни, арбузы, лук, помидоры, пахучие травы. В одном из уголков сада, на маленьком, не больше гектара, участке рос у него хлопок: Халим-бобо высеял его здесь, дабы доказать маловерам, что и на степной целине при хорошем уходе хлопок почувствует себя не хуже, чем на старых полях. Хотя хлопок этот посеяли поздно, хотя навалилась на него песчаная буря, но уже зарозовели на кустах первые цветы. Не так давно, когда в саду последний раз в жизни был Умурзак-ата, Халим-бобо показал ему зацветающий хлопок. Умурзак-ата торжествующе воскликнул:
– Вот видишь!
Халим-бобо тогда не удержался от улыбки; Умурзак-ата говорил с ним так, будто это он, Халим-бобо, сомневался, что на целине может расти добрый хлопок.
Он предложил Умурзак-ата вместе ухаживать за хлопком на этом участке. С каким удовольствием принял старик это предложение!
– Приходит в дом молодой, - вспомнил он народую пословицу, - берется за работу, а старик - за еду. Не знаю, как ты, дорогой, а я стариком себя не считаю: работе радуюсь больше, чем самому жирному плову.
Он тут же пустил воду из арыка в междурядья и долго не уходил из сада. Его лицо выражало горделивую радость и раздумье…
Не наведается больше Умурзак-ата в этот сад, не придется ему убирать первый целинный хло- нок…
А на кустах уже появились белые цветы. «Надо показать хлопок дехканам, - подумал Халим- бобо.
– У них спокойней станет на душе». Он решил навестить бригады Бекбуты и Керима, но больше всего ему хотелось похвалиться «своим» хлопком перед Муратали: после покойного Умурзак-ата он был самым иснусным, опытным хлопкоробом и самым близким другом Халим- бобо.