Сильнее смерти
Шрифт:
– И это преступление, – заметила Туун, – заставлять творческую личность воевать…
Кельм усмехнулся. В тоорсене он был одним из лучших учеников. Ярко выраженные способности к лингвистике. Вот и дарайский он знал прекрасно. И два триманских языка. Однажды победил в краевом конкурсе по лингвистике. Уже делал самостоятельные художественные переводы. Наверное, он стал бы блестящим филологом…
Он никогда не жалел о назначении в квенсен. И никогда – даже сейчас – не захотел бы вернуться обратно и всё переиграть. Стать кем-то другим.
Впрочем, он стал отличным солдатом, как в Медиане, так и на Тверди. Ему вообще всё удавалось.
Жалко бывало Лени и
Постепенно боль уменьшалась, в спокойном состоянии он то ли её уже не чувствовал, то ли просто привык. Раны заживали, видимо. Тогда Линн отдал очередное распоряжение – больше Кельму не давали пить. И есть тоже.
Беседовали с ним почти непрерывно, давая лишь короткие передышки на сон. Сам Линн, Вилна, ещё двое психологов или Бог весть, кем они там были, изредка появлялся и Гелан. Кельм уже не замечал особой разницы между ними. Он почти не слышал того, что ему говорили, временами прорезалось что-то острое и болезненное – и всё. На пятый день он понял, что значит умирать от жажды. Язык стал огромным и сухим и с трудом ворочался во рту. В глазах висел огненно-белый шар, заслоняя окружающее… Где-то на периферии маячило сухое зеленоглазое лицо. Кто это? А, Гелан.
– Кельм, если ты не согласишься сейчас, следующим этапом будет новая операция. Ты ведь не хочешь этого? Другая операция. Ты думаешь, это всё, что есть в арсенале атрайда? Нет, далеко не всё.
Гелан говорил вяло, его слова доносились словно сквозь туман. И лицо было далеко, за сияющим в глазах, нестерпимо слепящим светом.
– Тебе не страшно, гэйн?
– Пить, – сказал Кельм, тупо глядя на своего мучителя.
– Ты получишь пить, когда согласишься работать, – спокойно ответил Гелан. Кельм отвёл взгляд. Смотреть было больно. А глаза закрыть он уже боялся, опять начнётся крик, удары, попытки разбудить. Ему вдруг захотелось помолиться. Матерь Божья, сказал он, молись о нас грешных. Вдруг он понял, что говорит вслух. Ныне и в час нашей смерти. И это – «в час смерти» – вдруг резануло остротой, ведь скоро уже настанет этот час, и скорее бы он настал. Он вдруг увидел, что лицо Гелана нависает над ним. Свет исчез, и теперь Кельм видел лицо ясно и чётко. Глаза. Светлые и блестящие. Блестящие. Влажные. Вода. Вдруг ему пришла странная фантазия – он уже умер, и на него смотрит Господь, и в этом взгляде – невозможная, неземная любовь и нестерпимое страдание – страдание и сочувствие ему. Ничего? – как будто спросили эти глаза. – Ты ещё можешь терпеть?
– Ничего, – прошептал Кельм, – ты ведь тоже… и Лени… я смогу. Только забери меня потом.
Лицо исчезло, и Кельм сообразил вдруг, что совсем свихнулся, что не было тут никакого Господа, а была эта сволочь, кадровик из центра виртуального оружия.
– Я надеюсь, вы понимаете, что делаете, – говорил кадровик скучающим голосом, – у него галлюцинации. Линн, мне не нужен мёртвый работник. Или безнадёжно искалеченный. Девочку вы уже довели… Если это будет продолжаться, я свяжусь с министром. Поставлю вопрос о вашей компетентности.
– Сядьте, пожалуйста, – пригласил Линн, – выпить хотите?
– Нет, спасибо, – отказался Гелан.
– Видите ли, вир-гарт, – психолог был сама любезность, – мне бы хотелось посвятить вас в некоторые подробности нашей работы. Вы сами вызвались присутствовать на терапевтических беседах и даже вести их иногда в качестве дежурного наблюдателя. Но на неподготовленного человека наши методы могут произвести слишком сильное эмоциональное впечатление. Я бы даже сказал, они похожи на пытки…
– Я бы даже сказал, это и есть пытки, – заметил Гелан.
– Вот именно что нет. Наши методы имеют совершенно другую цель. А именно – помочь человеку измениться, стать другим. Попутно, конечно, мы решаем задачу для вас. Но вас гэйн интересует как работник, а нас – как личность. Мы хотим помочь ему раскрыться и преодолеть внушённые стереотипы. Я бы сказал, в случае с Кельмином мы имеем дело с тяжёлым и сложным сопротивлением. Но теоретически, при правильной методике, изменить можно любого человека. Ведь это основная цель атрайда – сделать человека пригодным для существования в дарайском обществе высокого благосостояния.
– Ну да, нужно быть сумасшедшим, чтобы не желать жить так, как мы, – согласился Гелан, – это явно психические проблемы. Но разве психические заболевания поддаются лечению?
– Это не заболевание, – с готовностью ответил Линн, – это неправильные установки, следствие воспитания. Их можно изменить!
– Вы думаете?
– Я бы сказал, вам нужно знать основы. Если хотите, я дам вам список литературы. Вкратце – вначале нам нужно любой ценой сделать так, чтобы человек стал слабым и дезориентированным. Ощутил себя ребёнком. Мы это так и называем – «стадия младенца». Я смотрел записи ваших бесед с гэйном. Вы пытались логически доказать ему, что сотрудничество выгодно. На этом этапе безразлично, что говорить, хотя мы как психологи пытались ещё и вербально воздействовать на его психику. Но физическое состояние очень важно. Мы сводим его к состоянию инвалида, это расслабляет психику сильнее, чем наркотики, гипноз или любые вербальные методы. Достаточно длительное ощущение полной пассивности: физической, ментальной, душевной – и нужное состояние достигнуто. Конечно, мы составляем вначале психопрофиль. Мы действуем разными методами. Работа с этим гэйном идёт успешно, именно так, как предполагалось. Потребуется не менее десятка циклов временно калечащих операций, прежде чем мы начнём достигать нужного состояния.
– А если он умрёт раньше? – спокойно спросил Гелан.
– Мы ведём постоянный медицинский контроль.
…На этот раз ему стали пилить палец на ноге. Продолжалось это долго. Кельм терял сознание. Ему капали что-то. Давали отдохнуть. Открывали ранку и продолжали пилить.
Голосовые связки ему не резали. Он просто не мог больше кричать, голос был сорван от крика. Всё, что у него вырывалось, – тихий шёпот или сипение.
Потом Кельму отрезали поэтапно две фаланги пальцев на левой руке.
Потом перепилили локтевую кость и оставили рану открытой.
Медсестра молча обработала ему пересохший рот какой-то жгучей гадостью. Кельму не давали пить. Только капали и капали жидкость внутривенно. Слизистые трескались, пересыхали, и это было мелочью по сравнению с остальными мучениями. Дополнительной досадной мелочью. Медсестра возилась там где-то с судном, он почти не понимал, что с ним делают. Он вообще уже привык к тому, что тела как бы и не существует. Это была спасительная мысль. Он – только мозг. Ассоциировал себя с мозгом. Руки, ноги – это всё ему как бы не принадлежит. Медсестра стала менять повязку на ступне. Пальцы – теперь отсутствующие – нестерпимо болели. Медсестра не очень-то церемонилась, дёргала наклейки, отчего всю ногу пронзало болью. Но ведь нога ему и не принадлежит. Это что-то другое болит, отдельное от него.