Сильнее смерти
Шрифт:
Его даже мама в детстве называла чистюлей.
Оказывается, всё это время – он ведь практически не видел себя – Кельм продолжал сохранять внутренний образ себя-прежнего. Красивого, сильного молодого мужчины. Его прекрасное тело мучили, но он не сдавался. Ему было неимоверно тяжело, но где-то в уголке сознания сохранялись памятные с детства портреты героев-гэйнов, таких же красивых и сильных на фотографиях, попадавших в похожую ситуацию и умиравших с честью. Он помнил их биографии, их лица. Ассоциировал себя, оказывается, с ними.
Да чем он похож на этих героев? Он, такой, как есть сейчас.
А может быть, их тоже доводили до такого состояния? Впрочем, о попавших в
Кельм плакал от унижения. Чем быть таким – лучше не жить вообще.
Он хотел быть сильным. Он был сильным. Но такое существо сильным быть не может.
«Мы приучим тебя к тому, что ты пассивен и слаб. Ты во всём зависишь от меня, Кельмин. Во всём. Хуже, чем грудной младенец – от матери. Ты не можешь двинуться, потому что любое движение вызывает боль».
Я сам виноват, медленно осознал Кельм. Я позволил им сделать меня таким.
Но ведь это не навсегда. Искалеченный человек не может быть красивым. Но ведь его давно уже почти не кормят и дают очень мало воды. Достаточно будет нормально питаться – и он придёт в норму. Раны заживут. Волосы… ну конечно, вряд ли будут прежними, но всё равно отрастут. Зубы можно вставить.
Хуже то, что он и внутри стал таким же. Они практически добились своей цели. Он стал пассивным, боится каждого движения, боится звука открываемой двери. Не решается напрячь хоть одну мышцу – недели нестерпимой нервной боли сделали своё. Раньше ведь он постоянно между делом не упускал случая немного потренироваться, поиграть мышцами. Тело, наполненное энергией, в постоянном тонусе. И попав в плен, Кельм каждую секунду искал шанса – нельзя ли сейчас вот рвануться, с боем прорваться к облачному телу и уйти.
Теперь он этот шанс искать перестал. Абсолютная, полная пассивность. Его даже не привязали сейчас, даже руки не зафиксировали – незачем. Он и так не встанет.
Кельм осторожно напряг и распустил мышцы. Боль, конечно, была, но не такая, как раньше. Не связанная с обнажёнными нервами. Боль в основном в тех местах, где резали последний раз. Кельм подумал и решил, что это можно перетерпеть.
Он был совершенно один в этом помещении, сверкающем белым кафелем. Дверь? Есть шанс, что она не заперта.
Кельм напрягся почти до предела, уцепился относительно здоровой правой рукой за подлокотник и сел прямо. Сцепил зубы, пережидая сильное головокружение. Это пройдёт. Это должно пройти. Его давно не били по голове, это не сотрясение, просто что-то с сосудами. И головокружение медленно отпустило, остались только саднящая слабость и боль. Кельм спустил с кресла одну ногу.
Через ещё одну вечность он смог подняться. Встать на ноги.
Оказывается, без пальцев ходить почти невозможно. Да и стоять тоже. Может, он бы приспособился, если бы не боль, раны ещё относительно свежие, и при каждом прикосновении волны боли прокатывались по телу. Он потоптался на месте, приспосабливаясь к стоянию на искалеченных ступнях. Кажется, что-то от пальцев всё же осталось, ампутировали только часть фаланг, но сейчас это было всё равно, боль не позволяла опираться на переднюю часть ступни. Кельм обливался потом, дышал тяжело. На мгновение мелькнула мысль, как было бы хорошо снова свалиться в кресло и заснуть, уже не двигаясь, не мучая себя. Но, конечно, он не сделал этого. Он наконец утвердился на ногах, казалось, затянутых в раскалённые железные колодки. Опираясь правой рукой, сделал несколько шагов. Теперь надо было преодолеть пространство до двери, не держась уже ни за что. Кельм зажмурился, сжал зубы и шагнул вперёд. Он едва не упал, но в конце концов зацепился рукой за косяк. Подёргал за ручку двери – и она подалась.
Дверь оказалась открытой.
– Ну, что стряслось? – Линн подошёл к пульту охраны. Старший по смене виновато глянул на него.
– Фел психолог, я не стал сразу останавливать. Думаю, вам будет это интересно.
– Молодец, – похвалил Линн. Старший охранник был не вангал, обычный человек. Наверное, поэтому и сообразил позвать его, прежде чем принимать меры.
А зрелище на экране в самом деле было поучительное. Подопечный Линна полз по коридору. То есть он шёл – на полусогнутых тоненьких ногах с торчащими коленками, рука с пальцами, похожими на растопыренные паучьи лапки, цепко впивалась в стену, словно ища выбоины для опоры. Голое, дрожащее существо в грязных кровавых потёках, в нашлёпках повязок двигалось очень медленно, ноги временами заплетались, и дейтрин едва не падал. И всё же он продвигался вперёд. В сторону тупика. В сторону, противоположную лифтам, лестницам и помещению, где содержалось его облачное тело.
– Остановить, фел?
– Нет, подождите. Вот что, вызовите фелли Туун.
…И он дошёл-таки до конца. До тупика. Стал ощупывать стену, как слепой. Уставился на табличку над дверью «Санитарное помещение». Подёргал зачем-то за ручку, дверь была заперта. Ещё некоторое время дейтрин обследовал окружающее пространство. Наконец, очевидно, до него дошло, что он в тупике.
А ведь он уже двадцать минут двигался по этому коридору. Он смертельно устал. Добрался до подоконника, опёрся на него, положил голову и стал отдыхать. Торчащие рёбра быстро колыхались от дыхания.
Линн взглянул на Туун. Она с обычным своим ироническим выражением смотрела на экран, чуть поджав губы. Линн собирался отдать приказ, но тут дейтрин поднялся.
Он вовсе не собирался впадать в отчаяние. Он просто пошёл в другую сторону.
Снова начался бесконечный путь по коридору. Теперь наблюдателям было видно лицо страшненького существа, покрасневшее от натуги, проваленные щёки, глаза, блестящие по-прежнему, но в них застыло одно и то же безнадёжное выражение. Дойдя до угла, дейтрин пошатнулся и в этот раз, очередной, не удержал равновесия. Он упал ничком и не двигался больше.
– Думаю, будет лучше всего, если его заберу я, – негромко сказала Туун. Линн кивнул согласно.
– Я только хотел подождать, пока он перестанет двигаться. Это будет более убедительно для него.
– Вы правы, конечно.
Туун хотела сказать, что вроде бы этот момент уже и настал. Но тут дейтрин снова зашевелился.
На этот раз он не стал подниматься на ноги. Он пополз, выбрасывая вперёд правую руку с цепкими пальцами – паучьими лапами, эти пальцы казались безобразно, уродливо длинными и тонкими. Он попробовал ползти на четвереньках, но, видно, не позволяли раны на ногах. Тогда он лёг и пополз почти по-пластунски, поднимая, правда, верхнюю часть туловища. Подтягиваясь за рукой, толкаясь коленками.
– Разрази меня проклятый, – сказал Линн, – ну и парень. Интересно, на что он рассчитывает? Он ведь совсем не дурак.
– Спутанное сознание, – предположила Туун, – неадекватная оценка реальности.
Линн отдал распоряжение, чтобы убрали охрану от входа на этаж. Временами дейтрин поднимал голову, и тогда психолог вглядывался в его лицо. Линн перевидал множество человеческих лиц в минуты безумного страха, боли, полного обессиливания. Он точно умел определять по выражению глаз момент, когда человек уже сдался, уже не сопротивляется больше. Умел ловить и тень упрямства, застывшую на дне глаз, казалось бы, совсем уже сломленного человека.