Сильнее страха
Шрифт:
— О, боже!.. Сколько боли!.. — сказал он потрясенно, невольно шагнув к ней, — Вы пережили многое!.. Извините, я телепат. Не беспокойтесь, я умею хранить секреты! Нет, нет, я обещаю, никто не узнает, даже Ваш муж, если не хотите! Даю слово. Тоно просил вам помочь… Мы с ним давние приятели, я помню его еще мальчиком, он один из немногих, кто знает обо мне почти все… Я тоже прошел через испытания. Правда, моя рана гораздо легче. Как-то я попал в плен и три месяца провел в лагере, в Темных Галактиках. Немного страданий, унижений, шоковых зрелищ… там и открылась моя способность читать мысли, а, может, это мой организм сам изменил мозг, чтобы как-то компенсировать страх, чтобы я не сошел с ума… не знаю. Да
— Нет! Это не так! Со мной ничего особенного не произошло…
— Тебе нужно простить… по-крайней мере, попытайся простить, без этого не очиститься, не начать заново! Пока ты не простишь, ты будешь носить в себе всю эту боль, будешь ее по-прежнему чувствовать, а ведь она заслоняет от тебя жизнь.
Он был искренен, и он теперь знал… Днем раньше страх не позволил бы ей открыться, даже после этого, но Тоно сломал ее единственную защиту, выудив признание, и теперь она уже не могла прятаться в молчании. Рене не выдержала:
— Простить?!.. Я тоже когда-то изучала психологию, но то, с чем столкнулась, нельзя вписать в рамки этого предмета!.. Это нельзя пережить, и остаться как все, нельзя!.. Простить! Начать с начала!.. Это невозможно. Они уничтожили меня, сожгли, разрезали на мелкие кусочки, развеяли в прах… Я умирала в муках сотни раз, однажды почти до конца… Господи, кто из живущих может похвастаться тем, что видел воочию, и не в бреду, как из собственного тела извлекают внутренние органы?.. Как плавиться до углей ноги или руки, когда ты еще в сознании?.. Кто был свидетелем трепанации собственного головного мозга?… Нет. Таких немного. А может и вовсе — нет. И после всего, что со мной сделали, я не такая как все… Я даже среди людей жить не могу, я уже не человек! Нет, о прощении здесь речь не идет!..
Она вдруг вспомнила Аалеки. Изысканная вежливость была его стилем. Когда он проводил опыт один на один с нею, после причинения чудовищной боли, он гладил ее руку и шептал:
— Прости… Я причинил тебе боль… Это не нарочно. Я знаю, знаю, тебе больно…очень больно… Бедняжка моя! Ты простишь меня?
И она отвечала: «да». Когда она говорила «нет», он улыбался и усиливал болевое воздействие.
… Простить и забыть? Так просто! Нет, прощением от страха ей не избавиться.
— У тебя есть мужество, девочка, и недюжинное, раз ты до сих пор борешься со страхом!..
— Борюсь? — прошептала Рене, изнемогая от душивших ее мук, — я все время испытываю страх, иногда такой сильный, что начинаю желать, чтобы они, наконец, уже нашли меня, чтобы все эти муки ожидания кончились, я готова снова оказаться в клетке, терпеть боль, лишь бы не бежать, не думать днем и ночью когда и где они меня найдут!.. Разве это мужество?!
— Да, пережить такое не просто… Ничего милая, ты справишься! Чтобы выздороветь, всегда нужно время. Такая глубокая рана, не царапина, она будет затягиваться долго, но и у нее есть свой срок. Наберись терпения. О, я знаю, у тебя его очень много.
Эмм осторожно и медленно, словно к пугливому зверьку, протянул руку, и лишь потом опустил ладонь ей на голову и погладил… точно так, как в детстве делал отец. У него тоже были большие мягкие ладони. Рене словно нырнула в ледяную воду и вынырнула под теплым солнцем.
— Я верю, ты справишься… Время и любовь — лучшие лекари для любой раны, поверь мне! Тоно поможет тебе.
Она снова встрепенулась.
— Тоно? Что он может против такой силы, даже если захочет!..
— Захочет. Он ведь любит тебя, разве ты еще не поняла?.. Любит искренне, всем сердцем. И это с ним впервые, впервые я вижу своего друга таким… сильным… взволнованным… счастливым… Я познакомился с ним, когда ему было шестнадцать. Он был отчаянно храбр, и все время смеялся. Он до сих пор такой, и только немногие знают, как сильно он все это время тосковал по семье. Думаю, до тебя он просто боялся любить: он боялся, что любовь снова ранит его, как в детстве, когда распалась его семья. Он боялся боли, какую его отец причинил его матери и ему, когда оставил их… и позже, когда умер, оставив его совсем одного… Но теперь его сердце открылось для тебя. Не бойся, у него большая душа, и ему есть, что дать. И его чувство настоящее, ибо оно честное, и до конца, иначе он любить не умеет, я это знаю. Что касается силы… Знаешь, далеко не всегда побеждает сильнейший. Вот ты — хрупкая девушка, скрываешься, а значит, противостоишь тем монстрам уже столько времени! Одна!.. Слава богу, за то, что он послал тебе Тоно.
— Никто его не посылал! Я сама заставила его жениться на мне. И не потому, что полюбила… Я не могу никого любить.
— Почему? Боишься, что пустота в твоей душе начнет заполняться радостью?
— Я не хочу, не могу любить! Привязанность это самая большая боль!
— Боюсь, Рене, — тут Эмм снова ласково улыбнулся и погладил ее, — часть тебя еще сопротивляется, но часть, возможно, уже…
— Нет! Это не так!
— Бедняжка… Знаешь, ведь ты боишься прежде всего себя саму!.. Но со временем ты поймешь: ничто, никакой страх не может сравниться силой с этим чувством. Только это чувство, если оно подлинное, сильнее страха, сильнее смерти. Пойдем со мной. Я покажу тебе тех, кто спас меня.
Они вышли на крыльцо.
Вечер спускался мягко и ласково, приглушая яркий дневной свет. Солнце неспешно клонилось к горизонту, и пространство между стволами стройных деревьев наполнялось почти осязаемым золотом. Воздух мерцал. Цвет деревьев и переплетенных трав терялся до темно-коричневого. Птицы молчали. Казалось, благость пролилась на мир леса, на его обитателей, деревья, растения, цветы, и все они, потихоньку укрываясь наступающими сумерками, благодарно и истово, словно творя молитву за прожитый полный день, застыли.
Где-то за деревьями, откуда еще сочился оставшийся свет, угадывалась река с темными, глубокими заводями, в которых спало время. Ни звука, ни ветерка. И откуда-то рождалась иллюзия, что повсюду невидимые колокольчики звенят предельно высоко и тонко, чтобы души живых существ глубже прониклись таинством этого торжественного молчания. А посреди этой поющей тишины невыразимо прекрасные, но такие далекие в своей внутренней и внешней гармонии, стояли цветы. Рене показалось на минуту — они еще выросли, выпрямились и подняли свои одухотворенные головки высоко вверх, словно открылись теперь для общения с неземным.
Эмм прошептал:
— Смотри, они сейчас далеко отсюда, хоть их корни и крепко сидят в земле. В этот вечерний час их мысли полны любви самоотверженной, глубокой и бескорыстной. Они посвятили свои ароматы другим мирам, и я верю в то, что если любовь, которая теперь их переполняет, встретит на пути осколок метеорита, и тот будет согрет их дыханием. Думаю, этот аромат — чья-то надежда, чье-то счастье. Может, он побудит на создание нечто прекрасного, или спасет кому-то жизнь, а может, подвигнет на подвиг или просто на доброе слово, станет спасением от отчаяния и одиночества. Язык запахов, не знает преград и границ, он всем доступен. При всей их хрупкости, они так могущественны, всесильны и милосердны, когда любят!.. И это ли не счастье — быть с ними, заботиться о них, любить их пусть и обычной земной любовью?!.. Знаешь, рано утором, когда они только-только открываются свету, они узнают меня… и тогда часть их красоты словно переливается из их совершенного сердца в мое, страдающее и жаждущее. Это чудо!.. Без любви к ним, я бы умер… вернее, случилось бы худшее, я бы погиб.