Сильнейшие
Шрифт:
— Светлые волосы, очень светлые.
— Северянка, это почти не вызывало сомнений… А отец?
— Не помню. Рост… высокий. А еще почему-то огонь вспоминается… горит на полянке, искры летят…
А еще… — он запнулся, — Еще там были двое… не помню лиц, но знаю точно — мы жили в лесу, и с нами еще двое, он и она… всегда вместе.
— Если ты тот, о ком я думаю… Много весен назад Тейит покинула девушка по имени Соль, и молодая пара — Киуте и Къяли. За этими двумя была выслана погоня… но их не нашли, они успели
— Значит… это моя мать? — обмирая от ужаса и восторга, спросил Огонек.
— К сожалению, я не знаю. Не хотелось бы отправиться по ложному пути… но ты вполне можешь быть ее сыном по возрасту, ты помнишь необычную серебряную птичку — хотя кто может поручиться, что она в точности такая, как была у Соль? Быть может, это обычная южная игрушка, хоть и непонятно, как она попала в лес. Но главное — ты похож на Соль. Губы, брови, нос… сходство не потрясает, но вполне явственно. Впрочем, я могла и забыть подругу… — она призадумалась.
— А как… меня зовут? — шепотом спросил он.
— Откуда мне знать… — наконец-то женщина улыбнулась. — Даже если ты в самом деле ее сын, имя тебе давала не я.
— Анна, можно, я буду… считать себя сыном твоей подруги? — неуверенно, с надеждой попросил он. — Ведь у меня… никого нет. А тебе… ведь не очень неприятно это?
— Нет, что ты! — она заливисто рассмеялась, потом сказала: — А мать Соль жива.
— Кто она?
— Лиа-целительница.
— Ой…
Так и стоял, будто молния сверху ударила и к земле пригвоздила. Говорят, есть такие молнии — как копья…
— Меня Ила зовут, — продолжала незнакомка меж тем, и не сразу заметила, что подросток вовсе окаменел.
— Да что ты? Или я тебя напугала? — встревожилась она, ладонью помахала у него перед глазами: — Эй! Настолько не по нраву такая родня?
— Что ты, — Огонек покраснел, будто спелая свекла, и умоляюще проговорил:
— Я очень рад! Только сказать-то ей как? Вдруг рассердится?
— Лиа? Та, что одна шестнадцать весен прожила, о дочери тоскуя? — рассмеялась женщина, и помолодела сразу. Теперь не на грустную сойку смахивала, а на пересмешника. Скомандовала:
— А ну, пойдем!
— Только ты сама ей скажи, — поспешно выкрикнул уже в спину ей, и заторопился следом.
Не знал, что как новость преподнесла Ила — во время самого важного разговора снаружи у стены просидел. Руки похолодевшие, лицо влажное — ну и жалкое зрелище, должно быть, подумалось вскользь. А когда Лиа выглянула из дома, все позабыл, столько тепла было во взгляде немолодой женщины.
Голову поднял, посмотрел умоляюще. Встал, понимая, что надо что-то произнести.
— Прости, я ни в чем не уверен… я не собираюсь выдавать себя за твоего внука, — смешался, но глаз не отвел.
Лиа прижала его к себе — как южанка, мелькнула мысль у подростка — и проговорила быстро:
— Да какая мне разница? Ты можешь им быть — этого довольно. Скажи, тебя отпустят жить у меня? Конечно, если и мне позволят уйти.
— Я не знаю…
— Тебе хорошо в своей комнате в Аусте?
— Мне там… неплохо. — Смутился. Неуютно порой… но набиваться к ней под крыло — совсем некрасиво. Но так и хотелось сказать: у меня ни разу не было дома… я не помню, как это…
— Дом у нас будет общий, — сказала целительница; и ей — первой — поверил мгновенно и полностью.
Глава 20
Астала
В последние недели Хранительница тревожилась. Это отмечали старики — слышал разговоры деда с другими — и он сам, единственный из молодых. Башня отнюдь не была разгневана, скорее, испытывала смутное беспокойство, еще не заявляя об этом в голос. И не частые грозы и бури были тому причиной.
Юноша приложил ладонь к нагретым солнцем камням — каждая трещинка была знакомой, родной. И у подножия, и здесь, наверху. А еще тут не слышно ни ветра, ни птичьего щебета. Стук сердца Хранительницы громкий, и заглушает все…
Стал на самый краешек ограждения, раскинул руки, прогнулся. Хорошо… ветер ласкает тело. Если прыгнуть, будет восхитительное ощущение полета… а потом боль. Или нет? Полет… он прыгал и со скал в воду, и в высоты в обличьи энихи. Хорошо… Покачнулся, привстав на пальцах.
— Ну и дурак, — послышался детский голос. Кайе развернулся, готовый ударить. — Слезь оттуда, свалишься ведь, кошка несчастная, — голос принадлежал некрасивой девчонке примерно десяти весен от роду. Она сидела за выступом на плите и грызла орехи.
— Ты кто такая? Я где-то видел тебя, — спросил оборотень с досадой.
— Я Илха, — сказала девчонка с легкой надменностью.
— А, эта… из дома Иммы, — юноша потерял интерес к ней. Равнодушно спросил: — Что ты здесь делаешь?
— Сижу и грызу орехи. А ты все же слезь. Грохнешься, потом скажут, я тебя убила.
Он и вправду чуть не полетел вниз, согнувшись от смеха.
…Илха — приемыш Иммы, средняя дочь в многодетной семье. Два года прошло, как поселилась в чужом доме. Не ведомо никому, что за восторг испытала, увидев на пороге своего — золотую фигуру: челе и юбка из золотистой шерсти, золотисто-смуглая кожа, и украшения лежат ровно-ровно, не звякнут — и тоже сверкают, как солнечный луч. Вмиг река разлилась между прежним и будущим, неведомым еще самой Илхе.
— Я хочу жить у тебя, — сказала она солнечной гостье.