Сильнейшие
Шрифт:
О себе Ива рассказывала неохотно. Она была нежеланным ребенком — мать ее, живя в местах добычи хрусталя, встретила пару южан… так появилась Ива. С малолетства ей давали понять — низшая, выродок, живущая здесь из милости. Полукровок женщины предпочитали вытравить из собственного чрева, но не дать себе опозорить себя и семью. А если сами женщины опасались, находились доброжелатели. И все же она появилась на свет и даже нашла себе спутника — простого гранильщика, доброго, хоть и недалекого умом. Он умер, когда Шим был подростком. Вот и вся жизнь…
— Ты ненавидишь юва? — спросил ее
— Нет, мальчик. За что же? Мне они ничего не сделали. Если кто и набросал камней в мою жизнь, так это свои.
— Не понимаю, — со вздохом ответил мальчик. — Своих защищают… должны.
— Никто никому не должен — только своей Силе, у кого она есть. Может, родителям и детям еще. Как всегда… Лиа рассказывала, — женщина возвела глаза к потолку, вспоминая, — Что в Тевееррике, древнем городе, который был построен еще до раздела нас на север и юг, бедняков приносили в жертву ради получения большей Силы. Спасибо, сейчас так не делают в Тейит.
— В Астале тоже не делают.
— Я слышала иное. Может, и врут — но там скидывают людей с башни, как у нас — осужденных на смерть преступников, которые не имеют ценности на работах.
— Башня… Хранительница? — переспросил Огонек, позабыв, что Ива не сможет ответить. И словно огромное животное языком провело по коже — холодно стало, мурашками тело покрылось. Башня. Огонек стоял на краю. А она… с каким восторгом Кайе говорил — она живая.
Может, и он сталкивал кого-то вниз, на ждущие крови плиты?
Обладая свободным временем и таким проводником, как Атали, побывал не только в Ауста, но и в некоторых древних галереях — впрочем, весь город состоял из галерей, переходов, ступеней, украшенных зачастую замысловато. Даже перед окном Огонька на камнях высечена была свернувшаяся кольцом змея.
Картинки в галереях пугали — фрески, просто барельефы, нераскрашеные — и те, которым искусство художника придавало почти живой вид. Вот это «почти» и было самым жутким. Птицы с алыми глазами, скалящиеся хищники, странные существа с головой одного животного и телом другого…
В Астале он почти не покидал пределы одного дома, а здесь ему позволялось бродить повсюду. Конечно, целиком Тейит было не обойти и за две луны; но Огонек и не стремился исследовать каждую щель.
Он все долго чувствовал себя неуверенно, опасаясь очередного окрика или грубого слова. Ведь кто он? Найденыш лесной. Но вскоре уверенности изрядно прибавилось.
Виной тому была встреча — вряд ли случайная, думал порой Огонек. Что Сильнейшим делать пусть даже в Аусте, если по их повелению примчится любой? А тут — неподалеку от его собственного обиталища, хотя и разговаривал с одним из целителей Ауста вроде по делу. Улыбнулся Огоньку, подозвал.
Подросток впервые так близко видел Лачи — соправителя Лайа. Мужчина лет тридцати пяти, похожий на туманный, ограненный полукругом опал — скользит взгляд, не за что зацепиться. Кожа светлее, чем у большинства эсса. В глазах его тоже был туман, и непонятный взгляд этот прятал острия ледяных лезвий. Огонек не почувствовал к северянину доверия, хоть тот говорил весьма по-дружески и вовсе не свысока, внимательно выслушивая все сказанное полукровкой.
— Ты даже не представляешь, какое ты сокровище, — сказал он. — Таких, как ты, больше нет… ты нужен всему северу.
— Для чего?
— Подумай сам о простых людях, к которым ходишь — ты их надежда.
— А почему? — недоуменно спросил Огонек, и услышал ответ:
— Пока попробуй понять сам. Если узнаешь сразу, загордишься еще, — и проводил мальчишку улыбкой.
Потом Огонька призвала к себе Элати. После Лачи не больно-то приятно было терпеть обращение свысока, да и не мог позабыть дорогу сюда — хоть и сознавал, что должен испытывать благодарность. Смерила прохладным снисходительным взглядом, проговорила:
— Хватит тебе болтаться без дела. В твоем возрасте мальчишки работают наравне со взрослыми.
— Я готов, — пожал плечами Огонек. — Разве я отказывался от работы?
— Помолчи, когда тебя не спрашивают. Раз у тебя есть дар, будет разумно использовать его, тем паче не представляю, где от тебя может быть толк. Я приставлю тебя к Лиа-целительнице. Будешь учиться у нее — слабое подспорье, но все же можешь сгодиться. — Она подумала пару мгновений, добавила: — Не думай, что любой айо может исцелять. Если окажешься непригодным, что ж… приставим куда-нибудь еще.
Сидя на парапете, Ила вертела в пальцах маленький розовый цветок на тонком стебле. Сидела, поджав ногу — позабыла, что давно не девчонка.
Никак не могла придти в себя после случайной встречи с мальчиком. Столкнулись на лестнице… Элати сказала — не твоего ума дело. А какой тут ум, у самого рассудительного человека не хватит — связать воедино концы непонятно каких веревок.
Мальчик-подросток с лицом давней подруги… полукровка, который взялся непонятно откуда и живет в Аусте? Который не носит никаких отличительных знаков — то есть, и понять нельзя, зачем он понадобился Сильнейшим? А Элати ничего не захотела рассказывать, она не любит Илу за то, что та — нянька у Хрусталя и Меди. Она очень рассердилась бы, если б узнала — Ила стала расспрашивать детей… те вечно все слышат, это лишь взрослые считают их несмышленышами — взрослые, которые проводят время вдали от детей. Куна напустил на себя таинственность, но не смог промолчать — стоило Иле притвориться разочарованной, мол, ничего не знаешь. А Илику — простая душа, сама все выложила, хоть и особо нечего было.
И вся плата за ее слова — плитка орехов в меду. С Куной сложнее — долго еще будет считать Илу должницей…
А пока — ветер, растрепавший прическу, цветок в пальцах да пыль в лицо…
«Соль?» — растерянно думала Ила, и чем дальше, тем больше ей казалось — вместо почвы под ногами сплошь зыбкое болото. Этот мальчик… Она так долго пыталась вспомнить облик подруги, и вот встреча оживила его в памяти вполне ясно. Только ведь они и вправду похожи. Тонкий нос, чуть удлиненный… губы, словно вот-вот заплачет или попросит сладости — когда спокоен, задумчив; и выражение лица в целом — немного обиженное, чуть испуганное — у Соль бывало такое. Глаза только другие совсем. Если отец Огонька — тот южанин… нет, его не вспомнить даже со всей Силой Лайа.