Сильнейшие
Шрифт:
Но Шиталь поняла.
Обсидиановую темную каплю зажала в горсти, перед тем погладив пальцем ее отполированный бок. И не удержалась, поглядела на мальчишку. Он улыбнулся ей, широко и уверенно. Тииу… такой непоправимо наивный. Вспомнилось, как ткнулся ей в руку потерявший мать бельчонок — доверчиво, влажным носиком — ей, чужой. Пусть в обличье человека, но все же волчице, на чьих клыках еще не остыла кровь олененка. И этот — настороженный, злой, облитый золотистым свечением, с открытой улыбкой, Дитя Огня… Дитя.
Шиталь
После Совета расходились с разными лицами — Шиталь Анамара, изменив давней привычке, не пыталась прочесть по ним ничего. Все известно, никто не интересен сейчас. Только лицо Ийа отметил ее беглый взгляд — застывшее, похожее на ритуальную маску древних жрецов.
Он проиграл, как и Шиталь… на сей раз. Но он будет бороться. А она, единственная в Роду Анамара — станет ли? Сможет?
Шиталь вышла на крыльцо, постояла немного, спустилась вниз, на желтые дорожки. Как хорошо дышалось после наполненной ядом слов залы… Гибкая фигура отделилась от стены, двинулась к женщине. Ждал, поняла Шиталь. Захотелось уйти немедленно — хоть волчицей перекинуться, умчаться отсюда. Только не с ним говорить сейчас. Но — улыбнулась, верная своей привычке никогда не показывать гнев. А сейчас — и гнев-то бессмысленный. На кого? Сама не смогла вынести ему приговор. Вот и осталась ни с чем.
Кайе стоял перед ней, и во взгляде была не только уверенность — еще и робость там пряталась, за короткими густыми ресницами.
— Шиталь, — положил руку ей на руку. Поднял глаза:
— Ты сказала, что примешь меня, когда я вырасту.
— Прошло всего четыре весны…
— Ты знаешь, что я не ребенок. И ты больше не бываешь со мной. Почему?
Шиталь замялась, подбирая слова.
— Вряд ли я сейчас желанный гость в доме Тайау.
— Почему? Ты ведь за меня отдала голос.
— И все же твой брат не захочет меня видеть.
— А я? Я всегда ждал тебя, рад был оказаться рядом.
— Ты был ребенком…
— Что изменилось? Во мне — ничего.
— Изменилось… — вздохнула Шиталь.
— Из-за северных крыс?
— Нет. Ты уже достаточно вырос, чтобы понять… — она не договорила намеренно.
— Значит, все-таки не дитя. Ты сказала сама.
— И не взрослый еще.
«Не взрослый…» — представила реку Иска. Может быть, на такое способен только мальчишка — безрассудно выплескивать свою Силу, рискуя сгореть… и оставаться в живых…
— И айо Тииу, — чуть хрипло сказал Кайе, откидывая голову, — Об этом ты думала?
— Я это знаю. Но в тебе больше от зверя, чем от человека.
— Ничуть. Во мне есть то, чего не дано тебе. И твоему Роду. — Он начинал злиться, но еще говорил спокойно, — Об этом ты тоже думала?
— Будь так… Я бы постаралась тебя приручить.
— Ты и старалась. Плохо вышло, — сжал ее предплечье: — Значит, нет?
— Аши…
— Ты чего-то боишься, Шиталь, — сказал сквозь зубы, — твоя рука вздрагивает. Когда женщина просто говорит «нет», она ведет себя иначе. О чем ты сейчас думаешь?
— Ты много знаешь о женщинах? — бровь Шиталь приподнялась удивленно.
— Достаточно.
— Тебе приходилось переживать отказ?
— О нет! — рассмеялся, — Если отказы и были, я не слышал их.
— Со мной так не выйдет, аши.
— Я знаю. И… я в самом деле был привязан к тебе. И видел, как ты качнулась в сторону от меня, выходя из Дома Звезд. Я хотел быть ближе к тебе… а стал у тебя на дороге.
На северном берегу реки Иска чернели обугленные стволы. Подлесок, полностью выжженный, пепел вместо травы, остывший уже. Там было тихо-тихо, и никого живого; только порой тускло-черные жуки с удлиненным панцирем копошились, откидывали кусочки пепла, ища себе пропитание.
Глава 9
Лес близ Асталы
Дожди заканчивались — уже не сильные, так, морось. Во влажном воздухе постоянно мельтешила мошкара, норовя облепить все живое.
Маленький человек брел по бездорожью, обхватив себя руками. Не столько чтобы хоть как-то согреться — скорее хотелось унять дрожь внутреннюю. Нескладный и тощий — влажный вечерний холод пронизывал до костей, а на нем всего-то штаны, изодранные чуть не в клочья. Босые ноги были сбиты о камни и корни. И ничего с собой.
Он не знал куда идет, и ему было все равно. Временами хотелось лечь на землю и выть, кричать от боли и безнадежности. Тогда он ложился и выл… потом, повинуясь неведомому инстинкту, поднимался и брел дальше. В желудке давно было пусто, и никто не мог подсказать, где взять пищу. Порой он срывал тот или иной стебель или откапывал съедобные корешки — но объяснить, почему выбрал именно их, не сумел бы.
Он не знал, насколько ему везло. Ни один зверь не напал на его след… или же не был голоден. Невозможно в одиночку выжить такому, как он. Но он почему-то все еще оставался в живых.
Подросток, мальчишка. Длинные рыжие волосы, спутанные, в траве и земле, чуть вздернутый нос. А губы — обиженные, еще по-детски очерченные, словно говорили: «Ну почему? Что я сделал?»
«Эльо-дани умер»… в этих двух словах был весь его мир, пусть холодный и неуютный, мир, который обрушился в одночасье — когда погиб единственный, кого мальчик знал, если не считать молчаливых слуг. А сейчас подросток был неизвестно где и шел неизвестно куда….
Эльо-дани…мальчик сейчас не мог вспомнить его лица. Только платок, спадавший на плечи, скрывавший волосы…И пронзительный, немного безумный взгляд.