Сильнейшие
Шрифт:
Подросток отскочил в сторону, вскрикнув.
— Стоять!
Мальчик застыл, от испуга дыша прерывисто.
— Кто ты и откуда?
— Башня, старая… там, — найденыш ткнул пальцем куда то позади себя, — или не там… я не помню где, эльо…. я шел долго… — голос получился ломким, высоким.
Шорох прополз по верхушкам деревьев — словно лес посмеивался недоверчиво.
— И куда же? Зачем?
— Не знаю… я просто шел… заблудился.
— Не помнишь, значит. Конечно, такой дурачок, — почти ласково прищурился всадник. — Заблудился? И ты шел один, выжил в лесу? —
— Нет… Я не знаю, о чем ты говоришь… — мальчик вздрогнул, как от удара, растерянно оглядел остальных.
— Я помогу понять.
Подчиняясь его знаку, один из всадников спрыгнул с седла и шагнул к подростку, крепко ухватил за плечо.
— Но я не вру! — от ужаса голос мальчишки сорвался. — Я не могу… я не знаю, что сделать!
Пальцы больно впились в его плечо — мальчик пискнул, словно зверек в ловушке.
— Что за башня? — спокойно спросил человек с янтарными глазами.
— На той стороне реки. Я жил там.
— Один? — издевка была столь откровенной, что мальчик подумал — а стоит ли отвечать? Кажется, ни одному его слову не верят.
— Къятта, оставь! — тон подъехавшего ближе спутника был веселым. — Он весь мокрый, и в паутине… ну и вид…
Он рассмеялся.
— Кто ты, чучело?
— Я не чучело, эльо, я ведь живой, — сказал мальчик растерянно, вспомнив, как дани порой набивал сердцевинкой ватного дерева шкурки мелкого зверья, и те становились совсем как настоящие.
Раздался дружный хохот всадников. Младший всадник стянул ткань — лицо, совсем юное, теперь было открыто. Приподнятые брови, словно чуть удивленные. Глубокая свежая царапина через всю щеку — кровь еще не свернулась толком. И невозможные, необычайно синие глаза — неправильный цвет, как и цвет глаз того, другого. И было в этих глазах шальное веселье.
— Ой… — тихо проговорил мальчик, сообразив, что смеются над ним и он ляпнул что-то не то.
— Так кто же ты?
— Я не знаю…
— Что ты несешь? Что значит — «не знаю»? — резко спросил Къятта.
Мальчик опомнился, перевел взгляд на говорившего.
— Я жил в башне с эльо-дани и его слугами. — Но они мертвы.
— Отчего?
Мальчик покачал головой, понимая, что сказать ему нечего. Очередное «не знаю» не даст ничего.
— Не нравится это мне, — Къятта встряхнул кистью. — Дурачок, попавший на нашу землю неизвестно как и неизвестно откуда… Не эсса ли водят нас за нос? — И добавил лениво: — Мне не хочется разбираться.
Мальчик не понял жеста и слов, но опасность почувствовал. Невольно вскинул руки, пытаясь заслониться от пока неизвестной угрозы, пискнул, словно зверек в капкане:
— Я же не виноват!! — и шагнул назад, поближе к недавно такой пугающей чаще.
— Стоять. — Незнакомец чуть наклонил голову, явно прислушиваясь. Потом извлек непонятно откуда продолговатый полупрозрачный камень, бледно-золотистый. Этот жест, в котором вроде как не было ничего страшного, вызвал у мальчика новый приступ ужаса. Виной тому были глаза человека — один раз мальчик видел неподалеку от башни волка, убившего олененка, и запомнил, какой взгляд хищник бросил на человека, стоя над еще целой добычей. Смерть из этого взгляда манила длинным когтистым пальцем.
— Ради Солнца и Неба! — пронзительно-высоким от страха голосом воскликнул мальчик. Но замер, привыкший подчинятся приказам. Глаза расширились, лицо побелело — словно изваяние из мелового камня, застыл на дороге.
— Погоди, — Юноша подъехал ближе. — Обыщи его, — кивнул тому, кто стоял подле мальчишки.
Мальчик закрыл глаза, подчиняясь. Обыск длился недолго — где прятать-то?
— Ничего нет, Дитя Огня. Если его подослали крысы, то уж точно без оружия.
— Да какая разница? — с легкой досадой отозвался Къятта. — Теряем время.
Он приподнял руку, небрежно, словно намеревался смахнуть паутину.
— Оставь! — в голосе синеглазого зазвучали повелительные нотки. Старший откликнулся не менее властно и недовольно:
— Кайе…
— Сказал же.
— Тебе и впрямь нужно… это? Или назло?
— Подумаешь! Возьмем с собой. Он смешной… — фыркнул, и обратился к найденышу. — Да не дрожи так. Или замерз в реке? Обсохнешь, согреешься. — Снова беспечно рассмеялся и кивнул одному из спутников — тот подхватил мальчика в седло. Самое время — того уже ноги не держали.
— Спасибо… — прошептал мальчик. Он не знал, стоит ли благодарить, не ждет ли впереди нечто ужасное — но у этих людей была сила. А ему оставалось лишь подчиняться.
В седле оказалось удобно, однако мальчишку и правда трясло — то ли от холода, то ли от страха. Беспомощность — полная, такой он никогда не испытывал. Он не мог даже плакать от ужаса — не знал, что с ним будет за это.
Юноша поправил ткань над щекой, вновь улыбнулся ему — совершенно по-дружески. Мальчик робко взглянул на него. На синеглазом не было вообще ни одного украшения. Не было в нем и ничего ломкого, угловатого — каждый жест, каждая линия неправдоподобно округлы и, невзирая на быстроту, протяжны.
Тронулись с места. Кайе поехал рядом.
— Значит, в реку свалился? Как же ты так? Скажи по-человечески, почему ты один? — в его голосе было удивление — и радужные брызги веселья. Ни угрозы, ни сочувствия.
— Я ушел из башни, когда погиб дани, и все умерли, — ответил мальчик, робко и напряженно улыбнувшись в ответ; он еле мог говорить, с трудом подбирая слова, — Потом я шел по лесу… очень долго, больше одного дня… а потом вдруг река… я не знаю откуда она взялась. Не заметил… — при этих словах пара человек засмеялось, а мальчик продолжил:
— Я упал, а вода понесла, а потом я не помню, а очнулся уже на берегу….
— Дорогу не помнишь?
— Нет, — мальчик в ужасе замотал головой. Не хватало еще проделать путь назад!
— Да что за башня! Развалины, что ли? Таких на Лиме полно, хотя куда больше там, за восточным хребтом, говорят. В них обычно никто не живет. Умерли, значит? Хм… — он задумался. — Если ты с севера… да нет, ты бы один в жизни не прошел так много. Разве кто-то помог, что ли? Выясним… Ты ведь полукровка? Жил с эсса-одиночкой?